В СОСНЯКЕ

Они шли по мокрому рыхлому снегу. Серые от бессонных ночей и усталости лица бойцов и командиров не выражали ничего, кроме безмерной муки и, порою, безразличия. На всех их, молодых, совсем юных, и пожилых, обросших недельной щетиной, в разводах грязного пота, а иногда и слез, стыло, окаменев, казалось, одно и то же выражение - господи, поскорее бы... Усталость притупляла, подавляла все другие чувства, в том числе чувство самосохранения.
Позади, где шел арьергард, состоящий из автоматчиков личной охраны командарма, нет-нет, да
и вспыхивала перестрелка. Потом снова становилось тихо. Только хруст зернистого снега, чавканье мокрых валенок, редкие окрики, да хриплое дыхание и кашель, кашель, кашель. Теперь уже все перепуталось, и командарм замечал, что в его людях произошло некое перерождение. Некоторые командиры, растерявшие свои батальоны, роты и взводы, послушно выполняли команды сержантов и красноармейцев, подчас незнакомых, других полков. Командирами становились те, кто все еще твердо держался на ногах, чью волю не парализовали усталость и страх реальной гибели в любую минуту и чьи глаза горели решимостью выйти, во что бы то ни стало, пробиться через любые заставы. И вокруг них, зачастую не отмеченных и самыми малыми командирскими знаками различия, но волевых и уверенных, стихийно собирались люди. При любой опасности к таким вожакам кидались бойцы, защищая их и самих себя.
Вот кого - командирами взводов и рот, в какое-то мгновение подумал командарм, и снова слух его улавливал звуки перестрелки, начавшейся в арьергарде колонны. Значит, немцы идут по пятам. Быть может, гонят на очередную засаду, на пулеметы и снайперов. Если хватит сил, собьем и этот заслон. Теперь уже немного осталось. Почему же наши не пробиваются навстречу? Он стал вспоминать карту, которую за эти дни выучил до мельчайших подробностей, каждый миллиметр. Ново-Михайловка осталась где-то слева, позади. Вот оттуда и увязалась за ними погоня. Справа по курсу на большаке Юхнов-Вязьма должно быть Горнево.

Дальше - Дегтянка. А слева, уже на Угре, Жары. Шли направлением на стык двух наших армий, 43-й и 49-й. Как назло, питания радиостанции сели настолько, что она уверенно работает только на прием. Ни прорыва навстречу, ни разведки...
- Слышите, товарищ генерал-лейтенант? - превозмогая приступ кашля, окликнул его бежавший рядом боец.
Он давно приметил этого, по всему видать, бывалого солдата, обросшего недельной щетиной с белой сединой в бороде и висках.
- Слышите? - опять сказал боец. - Совсем близко... - Боец, косолапо перебирая тяжелыми, промокшими валенками, с самого утра бежал рядом, покашливал, сплевывая на снег кровавые сгустки, поглядывал то на командарма, то по сторонам. Свою винтовку с расщепленным пулей прикладом, туго стянутым ремнем, он держал на плече. И бережно поддерживал свободной рукой на бегу тяжелые подсумки, доверху набитые патронами. Видимо, снимал с убитых товарищей, подумал командарм, невольно присматриваясь к пожилому незнакомому бойцу. Вот таких и надо выводить. Этот и у черта в пасти постарается найти свое место в обороне и будет биться до конца. Надо идти. Вперед. Вперед.
- Вперед! - крикнул он и увидел, как бежавший рядом боец вскинул голову, прокашлялся и еще шибче зачавкал растоптанными валенками.
Боец, видимо, задремал на бегу. И команда генерала мгновенно вывела его из этого состояния.
Немецкие автоматы вдруг густо застучали в арьергарде, с каким-то торопливым азартом.

- Кого-то, видать, перехватили, соб-баки, -
выдохнул боец.
И командарм вдруг спохватился, что тот высказал то, о чем мгновение назад подумал он сам. Ефремов всматривался в лица бойцов и командиров и замечал: не все верят в то, что выйдем. Что-то случилось с людьми буквально в последнюю ночь. Устали. Измотаны. Подавлены потерями, которые понесли во время прорыва. Отводят глаза. Не верят. Или озлоблены на меня. Прячут взгляды, чтобы не выдать своих чувств. А этого ничего, идет и идет. Винтовку свою не бросает. Патронами запасся.
На снегу, на обочине тропы, бледным лицом вверх лежал боец. Оружия при нем не было. Поодаль, с другой стороны, также на спине, лежал лейтенант-артиллерист в распахнутом ватнике с револьвером в руке. Командарм нагнулся к бойцу, встряхнул его, одновременно указав бежавшему рядом бойцу на артиллериста.
- Вставайте! Слышите? Вставайте сейчас же! В плен хотите ?
Командарм загреб пригоршню снега и растер спящему лоб и шею. Тот заворочался, начал отфыркиваться, вставать. Автоматчики из охраны рванули бойца за воротник шинели, поставили на ноги, начали подталкивать в спину, увлекая в общий поток идущих и бегущих.
Пожилой боец тем временем тормошил лейтенанта.
- Встать! А ну - встать!
Рука с револьвером упала в снег.
- Встать!

Лейтенант разлепил потрескавшиеся губы и, не открывая глаз, вдруг сказал:
- Не трогай меня, браток.
- Ты что? Вставай!
- Оставь. У меня одна нога прострелена, а другая обморожена. Я не дойду. Только обузой буду.
- Да ты что же, в плен захотел? К немцам xoчешь?
- Браток... - И губы у лейтенанта вдруг затряслись. - Я уже ничего не хочу. Кроме... пули в лоб.
Лейтенант шевельнул рукой с револьвером.
- Так у тебя в револьвере патронов нет! Вставай, слышишь!
- Тихо. Не шуми, браток. Есть патрон. - И лейтенант, не поднимая головы, провел по груди барабаном револьвера, и среди пустых ячеек блеснул капсюль полного патрона. - Вот он, мой последний ангел-хранитель. А ты иди. Иди своей дорогой, браток. Моя уже кончилась...
- Да ты что?! Вставай!
- Ты мне не командир. Вот кто мой последний командир. - И лейтенант опять шевельнул рукой, которой он крепко сжимал рукоятку револьвера с последним патроном.
Подбежали автоматчики охраны, подхватили лейтенанта под руки.
- Встать, лейтенант! Вперед!
Вскоре впереди зачернел сосновый бор. Сосны стояли редко, без подлеска, высокие, ровные. Колонна стала втягиваться в это неожиданное укрытие, где можно было сделать короткий привал, перевязать раненых, проверить оружие и собрать силы для нового, быть может, последнего броска вперед. Ведь до своих совсем недалеко. Правда, еще нужно преодолеть линию обороны немцев, а она может быть довольно глубокой, потом нейтральную полосу, где возможны минные поля, проволочные заграждения в один-два, а то и в три
кола...
- Э-их! - неожиданно громко восхитился боец, окидывая взглядом стройные, уходящие под самое небо сосны. - В таком бы лесу не воевать, а терема рубить! Добро какое стоит!
- Никак плотничал до войны? - спросили бойца шедшие рядом.
- Плотничал, братцы. Три школы срубил. - Боец перекинул на другое плечо свою винтовку и продолжал: - Нас, братьев, шестеро душ. Все, как есть, плотники. Как вдарим в шесть топоров! - три угла есть!
- Вот тебе немец сейчас как вдарит, болобону! Наладит четвертый-то угол...
- Да что ж... Пускай вдарит. Она вдарит, я вдарю. А поговорить я люблю. Может, скоро помрем. Что ж не поговорить? Для меня поговорить - все равно что покурить.
И вдруг боец остановился и, приставив к ноге свою винтовку и достав из-за пазухи клочек бумажки, стал окликать проходящих:
- Братцы, табачку у кого найдется? На одну заверточку, братцы?
Люди молча, с угрюмыми лицами, проходили мимо. Некоторые, ворча, толкали его с пути, хотя
он и так стоял по колено в снегу и движению колонны не мешал. Боец не обижался на них - устали. И продолжал окликать проходящих, размахивая зажатым в пальцах, оборванным со всех сторон, видимо, уже последним клочком газетной бумаги, покуда возле него не остановился совсем молоденький лейтенант в закопченном расстегнутом] полушубке.
- Что, отец, затянуться решил перед смертью? - усмехнулся лейтенант, перекидывая за спину трофейный автомат.
- Точно так, товарищ лейтенант, - с готовностью ответил боец, чувствуя поживу, ведь лейтенант остановился возле него наверняка неспроста.
- Табаку у меня нет, - сказал лейтенант, откидывая полу дубленки и нашаривая карман ватных брюк. - А вот... Немецкую сигарету закуришь?
- А чего ж не закурить? Давайте немецкую. Не побрезгую и немецкой. А вы, я вижу, весь в трофеях.
- Да заскочил тут с ребятами в одну деревеньку, - улыбнулся лейтенант, протягивая бойцу не сколько слегка помятых желтых сигарет.
- Это все мне? - удивился боец.
- Бери, отец. У меня еще одна пачка есть. Да и не особо я любитель. Ну, бывай. Встретимся за линией фронта.
- Дал бы бог, сынок. Там бы мы не только своей, морщаночки, закурили, а и по сто граммов бы подняли, - сказал боец, с любопытством и наслаждением раскуривая трофейную сигарету, покусывая и сплевывая попавшие в рот ароматно-горькие крошки чужого табаку.
Он шагнул к лейтенанту и обнял его. И вовсе не из благодарности за трофейные сигареты, а так, в порыве других чувств, которые внезапно охватили его и которые он не мог себе объяснить и сам.
Растянувшаяся колонна стала подтягиваться. Автоматная стрельба в арьергарде не прекращалась.
Подбежал капитан из личной охраны и доложил, что оставил группу для прикрытия.
- Немцев мало, но они не отстают, - оказал капитан. - Группа арьергарда не пускает их через поле. Поле хорошо простреливается. Без подкрепления, я думаю, они атаковать не осмелятся.
- Хорошо, - сказал Ефремов. - Соберите всех раненых и распределите между теми, кто может идти. Раненых не бросать. Мы прорвемся. Говорите это людям. Напоминайте. Осталось совсем
немного.
Вскоре вернулась разведка и доложила, что впереди заслон, два пулемета в оборудованных окопах, на деревьях одиночные "кукушки", а на дороге в километре отсюда остановилась колонна грузовиков, разгрузились автоматчики, числом до батальона, и сразу начали разворачиваться в цепь.
- Движутся сюда. Похоже, эсэсовцы, товарищ генерал-лейтенант, - с трудом сдерживая кашель, докладывал разведчик.
- Что еще ? Какое у них вооружение ? - спросил командарм.
- Вооружены автоматами. Но с каждого грузовика сняли по одному пулемету. И, кажется, есть несколько минометов. Снимали что-то тяжелое. Может, ящики с патронами, а может, минометные плиты.
- А поточнее?
Разведчик опустил голову, некоторое время, переминаясь с ноги на ногу, стоял молча. Потом сказал:
- Чтобы не быть обнаруженными, я приказал отходить. И еще, товарищ генерал-лейтенант, та-кое впечатление, что они точно знают направление нашего движения и решили перехватить здесь.
- Да вон они, их глаза и уши, - срывающимся голосом, в котором было столько тоски и отчаяния, сказал кто-то из группы штабных офицеров и политработников, собравшихся вокруг командарма и разведчика.
Над лесом, скользя по верхушкам сосен прозрачной тенью, пронеслась "рама", совсем низко, так что видны были масляные потеки на ее желтом подбрюшье и головы пилотов в кожаных шлемафонах в кабине, потом, натужно взвыв моторами, стала забирать выше и выше и вскоре зависла над лесом, кружа и поблескивая своими фюзеляжами.
- Прекратите панику, товарищ старший политрук, - тихо сказал командарм, в упор глядя в глаза политруку, одетому в новенький белый полу- шубок, замызганный и оборванный, видимо, в последние дни, во время марша. - Где ваше оружие? Возьмите автомат и идите к бойцам. Дайте ему автомат!
Кажется, в эти дни он впервые повысил голос на своих подчиненных. Что ж, надо было удерживать людей от паники. Паникер - хуже врага. Это верно. Даже остатки армии не должны превращаться в орду. Орда неуправляема.
__Лишнего автомата нет, - сказали стоявшие
рядом бойцы.
- Раненые не отдают оружие.
- Все в строю.
- Слышите, политрук? У вас есть личное оружие. Ступайте бойцом в группу арьергарда. Доложите, что я вас прислал к ним рядовым бойцом!
"Рама" кружила и кружила над лесом, над сосняком, одной стороной уходившим в пойму реки Собжи, а другой туда, в поле, откуда с минуты на минуту надо было ждать высадившихся на дороге автоматчиков. Когда самолет-разведчик стал заходить на очередной разворот, из-под его крыльев плеснуло что-то ослепительно-белое, как будто там разорвали туго набитую подушку и пух вольно выпанул вниз.
- Опять листовки бросает.
- Туман, а летает.
- Да, наших не видать. Хоть бы жратвы сбросили.
- Разлеталась, соб-бака! Эх, пальнуть бы по ней из противотанкового ружья!
Командарм услышал голос со знакомой хрипотцой, на мгновение оторвал взгляд от планшета с картой и увидел небритое и усталое лицо того самого бойца, с которым он шел бок о бок почти весь день. Лишь иногда он где-то неожиданно исчезал, и немного погодя командарм замечал его среди раненых. Боец всегда кому-то помогал, кого-то подбадривал. Когда начинался очередной обстрел и движение колонны стопорилось, он почти всегда оказывался рядом. Бросался на снег неподалеку, со стороны огня, чтобы хоть как-то прикрыть командарма, тут же отрывал малой саперной лопатой неглубокий окопчик, который от пуль защитить, конечно же, не мог, но все же маскировал его, а значит, и защищал, деловито устраивался в нем и вел прицельный огонь. Когда поднимались и шли на прорыв, боец вставал первым.
- Что там пишут? -спросил Ефремов, кивнув капитану, который поднял одну из листовок.
Листовки, брошенные самолетом разведчиком с шорохом просыпались сквозь лапы сосен, и ветер, словно того и ждал, стал разгонять их повсюду.
- Пишут, товарищ генерал-лейтенант, что вы уже в плену, - сказал капитан и вдруг скомкал и швырнул листовку под ноги. - Вот мерзавцы! Не могу я дальше читать эту гадость.
Ефремов усмехнулся. И подумал: плен... вот заветная мечта Модели. Да, дрались мы все-таки здорово. Еще бы одну-две свежие дивизии, чтобы разжать и удерживать фланги... Вот тогда Моделю потребовалось бы еще больше танков. Он поднял листок, который порывом ветра подмело под ноги. Ну, так я и знал: они пишут, что командующий в плену и обращается к своим бойцам и командирам прекратить бессмысленное сопротивление и сдаться...
Позади, в ложке, кашляли и стонали раненые. Возле них хлопотали санинструкторы и военврачи, поправляли повязки. Свежих бинтов уже не было.

Вокруг лежали бойцы, помогавшие нести раненых. Обессиленные, с изможденными, осунувшимися лицами, они рухнули на снег и тут же уснули. Неподалеку сидел проводник, старик-лесник, обросший черной бородой. Он курил толстую самокрутку и что-то говорил мальчику-подростку, сидевшему около и испуганно выглядывавшему из-за гребня подтаявшего сугроба в белое поле с рябью проталин.
- Так, значит, автоматчики до батальона, - командарм не поднимал глаз от карты. - До батальона... Что ж, встретим их здесь, на высотке.
Командарм и два капитана, которые всегда были рядом, начали расставлять людей. Бойцы и командиры, интенданты и воентехники, штабные писаря и связисты, - все, кого объединила одной судьбой вокруг их генерала стихия прорыва, сопровождаемая бесконечными атаками противника, вскакивали на ноги, растирали лица грязным снегом, чтобы совлечь с себя остатки забытья и оцепенения, проверяли еще неуверенными движениями оружие и направлялись туда, куда им указывали капитаны и командарм. Некоторые просыпались с трудом. Сержант, минуту назад безмятежно спавший рядом с пожилым бойцом, внезапно растормошенный девушками-санинструкторами, вскочил на колени, машинально зарядил винтовку и, бешено вращая покрасневшими от бессонницы глазами, затравленно озирался вокруг и что-то предупреждающе выкрикивал. Сержант явно не понимал, где он находится, и люди, в суматохе пробегавшие мимо него, казались ему чужими, врагами. Кто-то из бойцов, видимо, знакомых, подбежал к нему начал тормошить, и сержант, встряхивая головой, опустил винтовку, поставил ее прикладом в снег, оперся на нее, как на посох, и начал, медленно подниматься. Из глаз его потекли слезы, и, чтобы не выдать себя, он низко опустил голову и потом какое-то время возился с затвором винтовки.
Кажется, последняя группа автоматчиков еще не успела добежать до крайних сосен, где была определена им позиция, как в пойме появилась цепь. И тотчас под соснами будто ветром пронесло:
- Немцы!

Глава вторая ПРОРЫВ

Уже шестой десяток лет военные историки, маршалы и рядовые, ученые и родственники погибших, исследователи и краеведы спорят в поисках истины о том, так что же все-таки произошло зимой-весной 1942 года под Вязьмой в полосе действий 33-й армии Западного фронта?
Привожу в хронологии некоторые документы, относящиеся к тому периоду. Подлинники их хранятся в Центральном архиве Министерства обороны /фонд 208/. Некоторые замутненные воды они просветляют...

ШИФРОТЕЛЕГРАММА от 30 января 1942 года
"Начальнику штаба Западного фронта.
1. Обещанное Вами пополнение для 33-й армии до сего времени не прибыло.
2. Пополнение крайне необходимо.
3. Когда же 33-я армия получит пополнение? Прошу сообщить. Армия в боях с 18.12.1941 г. беспрерывно.
Ефремов, Шляхтин', Кондратьев" ".

' М.Д.Шляхтин - член военного совета армии, бригадный
комиссар.
" А.К.Кондратьев - начальник штаба армии, генерал-майор.

В тот же день из штаба фронта в Износки М.Г.Ефремову/командарм в это время занят организацией обеспечения флангов для предотвращения возможного окружения дивизий, ушедших вперед и оторвавшихся от основных частей и тылов/.
" Кто у Вас управляет дивизиями первого эшелона ? "

ОТВЕТ КОМАНДАРМА-33
"Дивизиями первого эшелона управляет военный совет армии. Выезд мой и опергруппы в район действий первого эшелона 29.1.1942 г. временно отложен в связи с обстановкой в районе Износки.
Ефремов, Шляхтин, Кондратьев".
И - НЕМЕДЛЕННЫЙ ПРИКАЗ
"Тов. Ефремову. 30.1.1942г.
Ваша задача под Вязьмой, а не в районе Износки. Оставьте Кондратьева в Износках. Самому выехать сейчас же вперед.
Жуков".
КОМАНДАРМ-33 ИЗ-ПОД ВЯЗЬМЫ - В ШТАБ ЗАПАДНОГО ФРОНТА.
" Тов. Жукову, Хохлову.
10.03.1942г.
Находясь под Вязьмой по Вашему приказу, я тыл никак не мог прикрыть, что Вы прекрасно понимаете; состав дивизий Вам был до выхода под Вязьму известен, известна и растяжка коммуникаций 33-й армии.
Поймите, мы каждые сутки ведем бой, вот уже полтора месяца почти без припасов и уничтожили несколько тысяч немцев. Сами имеем три тысячи раненых. Воюем.... Спешите дать боеприпасы, нет у нас боеприпасов.
Ефремов".
"Тов. Жукову, Хохлову.
25.03.1942 г.
1 Если бы Вами был дан нашей группе в ближайшие дни десант вооруженного пополнения, мы, безусловно, не только очистим коммуникации, но могли бы в первых числах апреля уже наступать на Вязьму.
2. Вся обстановка: наша, 43-я армии, Белова, Жабо, ВДК изменится. Будем бить врага, здорово бить!
3. В настоящее время группа обессилена, увеличивается смертность и заболеваемость от истощения людей.
4. Нам нужно усилить себя, пока еще не поздно.
5. Появление у врага танков, без наличия их у нас, дезорганизует нашу оборону, несмотря на храбрость наших людей. Танки противника прорывают нашу оборону с пехотой при большом количестве у них огневых
средств.
6. Прошу пополнения группы десантом как можно
скорее.
7. У войск уже промокают валенки. Нужна кожаная
обувь.
Ефремов, Владимиров*, Самоснов."
Доклады Ефремова из-под Вязьмы в штаб Западного фронта похожи на мольбы о немедленной помощи. Но, видимо, и сам командующий 33-й армией понимал, что возможности резервов фронта более чем ограничены.
' Владимиров Александр Федорович - полковой комиссар, заместитель начальника политотдела армии. Погиб вместе с М.Г.Ефремовым.

ИЗ ШТАБА ЗАПАДНОГО ФРОНТА
"Ефремову, Белову, Жабо.
Копия Товарщу Сталину.
... 2. По приказу Ставки фронтом принимаются решительные меры к очищению от противника тыловых путей группы Ефремова, Белова и 4 вдк. Действия начнутся 25.3.
3. До соединения 43-й армии с группой Ефремова и 50-й армии с Беловым Ефремову необходимо организовать оборонительные действия так, чтобы ни в коем случае не допустить сдачи занимаемой территории и не допустить сужения района действия группы. Для ускорения очистки тылов /от противника/ т. Ефремову выделить часть сил группы в помощь 160 сд, которой постам вить задачу захватить Абрамово и наступать в направлении Долженки, навстречу 43-й армии. Наступление начать с утра 253.
4. Тов. Белову за счет отряда Жабо и выделения од-ного кавполка, усиленного артиллерией и минометами сформировать отряд под командованием заместителя командира 2 гв. кд для оказания помощи Ефремову, К исходу 24.3. отряд сосредоточить в районе западнее Знаменка, оттуда в зависимости обстановки нанести удар в общем направлении на Сизово, где соединиться с Ефремовым.
5. Ефремову иметь в виду, что в течение 24-27.3. авиация фронта будет наносить удар по противнику в пунктах Борисенки, Родня, Беляево, Щелоки, Лядное...
Жуков, Соколовский, Хохлов. Исх. №3416 23.3.1942 г."
Легко мнить себя стратегом, видя бой со стороны. Однако с расстояния времени и имея перед глазами некоторые документы и свидетельства очевидцев от генерала до солдата, то есть наблюдая события в их динамике и из штабов, и из окопов одновременно, кое о чем можно все-таки сказать с достаточной степенью вероятности. Приказ штаба Западного Фронта ни группа Ефремова, ни конники Белова, ни 43-я и 50-я армии, ни партизаны Жабо выполнить не могли в первую очередь из-за того, что дивизии были выбиты в предыдущих боях, а те, кто оставался в строю испытывали нехватку боеприпасов, вооружения, продовольствия. Другой причиной неудач были несогласованные действия всех участников проводимой операции.
Третьей и самой, быть может, существенной причиной, которая и решила судьбу западной группы Ефремова было то, что противник был силен и сам готовился к мощному наступлению на Москву. Стягивались новые и новые дивизии, танковые корпуса, артиллерия, авиация. Оборона немцев была глубокой, вязкой и для армий и частей Западного фронта, к сожалению, на тот момент непреодолимой.
Похоже на то, что, отдавая приказы, связанные со спасением положения в районе действия западной группы 33-й армии, в штабе Западного фронта сами не до конца верили в реальность их исполнения. В столе у Жукова лежал документ, подписанный им, но по какой-то причине не посланный Ефремову. Должно быть, в штабе фронта все же надеялись, что Командарм-33 вылетит из окружения на одном из самолетов, которые неоднократно посылались за ним, но всякий раз возвращались назад с тяжелоранеными бойцами, которых спешно эвакуировали из полевых госпиталей и медсан. батов окруженной группировки. Помните, буквально стон в донесении: "... имеем три тысячи раненых"? Так вот этот заранее заготовленный | кумент, видимо, должны были вручить Ефремову по выходе из окружения. Вот фрагмент из него; "...Как показало следствие, никто, кроме командующего 33-й армией, не виновен в том, что его коммуникации противник перехватил. Жуков".
Поздно, слишком поздно в штабе Западного фронта поверили в серьезность создавшейся под Вязьмой обстановки. Потому и запаздывали все, даже очень и очень правильные решения.

ДИРЕКТИВА КОМАНДУЮЩЕГО ЗАПАДНЫМ ФРОНТОМ ЖУКОВА ВОЙСКАМ 48-й и 49-й АРМИЙ от 31 марта 1942 года
"I. Ввиду полной безрезультативности атак в центре армий атаку прекратить, 2, 217, 238 сд и 34 сбр перегруппировать на участок Павлово, Русиново и силами трех стрелковых дивизий, одной стрелковой бригады уничтожить противника в районе Русиново, Павлово, Стененки, после чего этой ударной группой развивать наступление в направлении Слободка, Добрая, взаимодействуя с 43-й армией, которая своей левофланговой ударной группировкой наносила удар в направлении Шумихина".
И этот приказ Жукова не был выполнен истощенными дивизиями соседних армий.

12 апреля, когда катастрофа становится уже б лее чем очевидной, командующий Западным фронтом отдает последний невыполнимый приказ. "I Ввиду невыполнения 43-й и 49-й армиями поставленных задач по очищению от противника тыловых путей 33-й армии и соединения с группой Ефремова, в связи с отходом 113 и 338 сд группы Ефремова из района Тякино, Стуколово, Вяловка на восточный берег р. Угра создается угроза изолированного поражения группы Ефремова. 2. В целях недопущения разгрома группы Ефремова Приказываю:
а/ командарму 48 т. Голубеву - в течение 12-го и в ночь на 13 апреля выйти главными силами армии на рубеж Мал. Виселево, Жары и, закрепившись на этом рубеже, втечение 14 апреля захватить Бол. Виселево, Нов. Михайловка;
б/ командарму 49 т. Захаркину - в течение 12-го и в ночь на 13 апреля захватить высоту 180,5, Стененки и, закрепившись на этом рубеже, 14 апреля захватить Мосеенки, Дегтянка, Тибейково;
в/ командарму 33-й армии т. Ефремову - в ночь с 12-го на 13 апреля скрытно прорваться через завесу противника и нанести удар в направлении Родня, Мал. Бус-лавка, Нов. Михайловка, Мосеенки, где и соединиться с частями 43-й и 49-й армий".
Рассеянные дивизии западной группы генерал-лейтенанта Ефремова отрядами, ротами, одиночками проламывались через пулеметные заслоны, отбивая танковые атаки, - к Ново-Михайловке, к Мосеенкам, к Дегтянке, к Большому Виселеву и Слободке! Как они стремились сюда! Но из этих сел и деревень их обстреливали из крупнокалиберных пулеметов и минометов немецкие гарнизоны. Отсюда выходили цепи немецких автоматчиков окружали ефремовцев, истребляли, раненых добивали или брали в плен.

В СОСНЯКЕ

Они высыпали из лесу черными хаотичным толпами, но на поле сразу разворачивались в под резкими гортанными односложными окрика-ми офицеров смыкали разорванные фланги и уже ровно, словно на плацу, соблюдая дистанцию шагов в пять-семь, пошли прямо на их высотку. Они постепенно охватывали сосняк полуподковой, при этом немного растянув цепь. Шли уверенно, не откривая огня. Словно и не предполагали, что в coсняке залегли те, кого они преследовали все эти дни и ночи и кого, наконец, настигли.
В цепи, залегшей в сосняке, сперва замершей и молча наблюдавшей за перегруппировкой немцев на опушке леса, теперь послышались тихие голоса.
- Идут-то не очень густо. Отобьемся как-нибудь.
- Погоди. Сейчас, гляди, и другая цепь выйдет. В Шумихинском лесу тоже так начиналось. А насилу ушли.
- Гляди, гляди! Ростом-то все - как подрезанные? Точно - эсэс.
- Эсэс не эсэс, но то, что не новобранцы, это уж точно, - послышался справа в цепи, где было
большe командиров, военврачей и интендантов, чем бойцов, знакомый голос с хрипотцой, и Ефре-мов успокоенно подумал: отобьемся, и на этот раз отобьемся. Но уже в следующее мгновение: почему ни одна из разведгрупп не обнаружила наших... Он вспомнил приказ Жукова, переданный шифром накануне, и стиснул зубы. Война - работа сложная, и не все планы согласуются с действительностью. Но последние приказы из штаба фронта производили впечатление, будто там либо не понимали, либо не хотели понимать реального положения дел. Видимо, и соседям несладко. И генерал Кондратьев завяз на прежних позициях. Да, надо признать, Модель проводит операцию искусно. Выпускать не хочет. Значит, ни соседи, ни Кондратьев из Износок прорвать немецкую оборону навстречу нам не смогли. Даже разведгруппы не прошли. Идем вслепую... Впереди Угра... Если фронт все еще проходит по Угре, переправиться под огнем будет непросто. Кого он под таким огнем выведет на тот берег? Армия... Вон она, моя армия... И он окинул взглядом реденькую разношерстную цепь, некоторые стрелки которой лежали приготовив свои табельные ТТ и револьверы.
Пожилой седобородый боец снова был рядом. Странно, но именно ощущение локтя этого бойца, даже имени которого он до сих пор не знал, внушало командарму самую большую надежду на то, что и на этот раз ведомая им группа отобьется и прорвется дальше. Дальше... И снова в груди холодело: а что будет там, за этим полем и за лесом? Что ждет их на Угре?

Но боец лежал рядом, и командарм сейчас полагался на него, пожалуй, больше, чем на дивизию Вот он, спокойный и уверенный, со своей винтовкой и полными подсумками патронов, лежит в окопчике на левом фланге, хладнокровно следит за противником, что-то соображает, переговаривается с соседями. Давеча, наспех расставляя людей для отражения этой внезапной атаки и посылая на позции даже раненых и обмороженных, кто еще м стоять на ногах и управляться с винтовкой, он дважды выхватывал взглядом из толпы сгрудивших возле него людей коренастую фигуру в каске по верх треуха, в стоптанных мокрых валенках, но вся кий раз пропускал его и указывал рукой на стоящ го рядом, будто имея для него особое задание.
Теперь они лежали неподалеку друг от друга ждали, когда цепь немецких автоматчиков подойдет ближе. И командарм отметил про себя основательность и опыт бойца: уже успел разгрести снег соорудить нечто вроде окопчика с бровкой ствера по фронту, и малая саперная лопата при нем не бросил.
- Ничего, ничего, - торопливо приговаривал боец, ловко орудуя лопатой; он выгребал из-под себя снег, аккуратно выкладывая бруствер, при держивал и пришлепывал поблескивающей лопатой сыпучий зернистый снег. При всей видимой спешке боец выполнял свою работу правильно продуманно и все посматривал, как бы ненароком не задеть прицела лежащей рядом винтовки с перетянутым ремнем расколотым прикладом. - Под Рославлем тоже думали - не выйдем. Он там нас тоже за гузку хватал. А вот вышел и по сю пору живой воюю. Ничего... Сейчас вот окопчик соорудим... Ничего...
Ефремов оглянулся на бойца, некоторое время наблюдал за тем, как деловито и основательно, насколько это позволяли обстоятельства, устраивался тот и устраивал свою позицию, и подумал: какая чистая у него лопата, как ложка, сколько ж он, трудяга, землицы и снега ею перекопал, наступая, отступая, снова наступая, а теперь вот дерясь в окружении; и всегда-то он со своей лопатой и винтовкой был тем, кто обеспечивал буквально все штабные разработки и его, командарма, приказы, зачастую единственным, без основательного тылового обеспечения, без горячей пищи, с тремя-четырьмя обоймами патронов мёрз в снежных окопах и не уходил с последнего рубежа, когда противник бросал в бой танки... Сколько он, чьей воле беспрекословно следовали его дивизии, оставил там, под Вязьмой, возле Ястребов и Дашковки, в окрестностях Лядного и Пожоги своих бойцов и младших командиров! А какой славный и правильный, выстроенный по всем правилам военного искусства, бой провел гарнизон села Манулина! Как мужественно держались капитан Климов и комиссар Дручин со своими людьми! Сразу всплыло в памяти нелепое до обиды: после боя в списке представленных к боевым наградам среди отличившихся не оказалось фамилии капитана Климова... Да, не умеем мы ценить людей. Замечать в них самого главного. Пушечное мясо... А ведь на таких капитанах, как Климов, да на таких бойцах, как этот, весь фронт и держится.

-Вы что же, под Рославлем в окружении были?

Много народу побило. Но тогда хоть снега не было. - И вдруг боец примолк, вслушиваясь и всматриваясь в прогалы между сосен. -Я так думаю, товарищ генерал-лейтенант: лишь бы минами не зашвырял. Мина - самая паршивая штука на передовой. А тут, на высотке, без окопов... Туго придется. Если бы можно было окоп вырыть, да в полный профиль, черта бы он меня взял тогда. - И вдруг усмехнулся горькой усмешкой, обращенной больше к самому себе, как, впрочем, и многое в его словах, и сказал: - Кабы бабушка не бабушка, была б она дедушкой.
И тут, как и в первый раз, когда немцы показались из дальнего ольховника, гурьбою беспорядочно вываливая в чистое поле поймы, по цепи пронеслось:
- Вторая пошла!
- Эта погуще.
- И от поля заходят.
- Замыкают кольцо.
- Не стреляют. Сойтись хотят.
- Эх, сейчас бы парочку пулеметов!
И боец, лежа в своем снежном укрытии и наблюдая за белым полем перед сосняком, снова усмехнулся над своею судьбой:
- Кабы нашей кривой Маше да жемчужину в ушко, была бы первая красавица...
-Смотрите! Смотрите! Минометы волокут!
Вот от этого известия захолодело в груди у многих. Напряжение, которое держало людей все эти дни, стало прорываться.
- Ну, братцы, кажись, хана!..
Кто-то всхлипнул, уткнувшись лицом в мокрый снег, кто-то побледнел, оглядываясь по сторонам и на товарищей, будто ища там если уже не спасения, то хотя бы ответа на вопрос: что теперь будет? Кто-то зашептал молитву, поминая не только святых, но и всю свою родню, мертвых и живых, прощались с женами, матерями и детьми. И один из группы штабных офицеров, залегших отдельной группой, вскочил на колени, швырнул в снег винтовку и, срывая голос, закричал исступленно:
- Как же так, товарищ генерал! Ведь здесь должны быть наши! Откуда здесь немцы!
Да, если бы последний приказ штаба Западного фронта был исполним, если бы там видели и понимали все их обстоятельства, то здесь могли бы быть хотя бы разведгруппы соседних армий. Но крутом были немцы.
- Да нас же просто предали! - продолжал кричать штабной офицер. - Куда нас завели?! Под пулеметы? Под минометы? Хватит! К черту!
Эту истерику надо было прекратить. И Ефремов, отложив в сторону автомат, потянулся к кобуре. Но тут же сухо стукнул пистолетный выстрел, обрывая вопль кричавшего и все возможные варианты и сомнения. Кто-то опередил командарма.
Когда первые пули наступающих начали щелкать по сосновой коре, боец толкнул затвор вперед, дослав в патронник первый патрон обоймы. Дрожь в руках сразу прекратилась. И он, с трудом сдерживая себя, крикнул:
- Вы бы ушли в тыл, товарищ генерал-лейтенант!
И Ефремов подумал, что, пожалуй, этот немало повидавший на войне солдат, до какой-то не ими положенной минуты проявлявший о нем, своем генерале, почти трогательную заботу, имеет право на свой окрик. Начиналась его, солдатская работа Все положенные команды были отданы. И не его генерала, дело было руководить боем подразделения, в котором не насчитывалось и роты стрелков.
И тем не менее боем нужно было руководить.
Командарм залег за сосною неподалеку и вел наблюдение за наступающими немецкими цепями. Атакуют правильно, отметил он. Слишком, может быть, самоуверенно. Но - правильно. Переменись судьба, он атаковал бы так же. Вторая цепь была не такой правильной, как первая. Командарм посмотрел в бинокль: точно, так и есть, тащат минометы и ящики с минами. Видимо, Модель приказал своим полковникам и генералам не выпускать меня ни при каких обстоятельствах.
Боец уже вел огонь из своего неглубокого окопчика. Он неторопливо и тщательно прицеливался, шевеля нижней губой, будто что-то пришептывал, и плавно, умело давил на скобу спуска.
- Ну, вот, милая, и споткнули мы с тобой одного фрица, - выдохнул он, погладил искалеченный приклад и, передергивая затвор, оглянулся на командарма; хмурое и озабоченное лицо его, почти до глаз заросшее бородой, дернула легкая, едва заметная улыбка. - Вот мы и опять их бьем, товарищ генерал-лейтенант. Отобьемся. Лишь бы без минометов обошлось. Они сейчас подойдут совсем близко, а по своим они бить не будут.
- Да нет, видимо, не обойдется, - не отнимая от глаз бинокля, сказал Ефремов. - Вон, на опушке, возле ольховника, уже устанавливают.
- Минометы? -всполошился боец. -Ах, соб-баки!
- Вы, я вижу, стреляете неплохо.
- Да вроде рука твердая. В березовый листок на пятьдесят шагов всегда бил без промаха. И винтовка моя, матушка милая, кажись, еще не подводила. А что, можно и попробовать.
- Попробуйте, голубчик. От этого сейчас многое зависит.
- Это уж точно. Да только далековато. В глазах сливается ...
Боец стал поправлять рамку прицела. Приложился, выстрелил. Вгляделся, бормоча:
- Кабы не обнизил, так бы не быть пуле в земле. Снова поправил прицельную рамку и снова, задержав дыхание, выстрелил.
- Кабы не обвысил, так бы прямо в лоб...
- Поскорей, голубчик, поскорей.
Боец сдвинул рамку еще на одно деление и снова выстрелил.
- Есть! - радостно, как если бы там, в поле, вспыхнул танк, подбитый точным попаданием бронебойного заряда, воскликнул командарм. - Один упал. Уходят. Кажется, решили поменять позицию.
- Сейчас мы им сменим позицию... - И боец плавно нажал на спуск.
- Хорошо, - не отрываясь от бинокля, корректировал огонь стрелка командарм. - Поскорее перезаряжайте, голубчик! Поскорее! Уйдут! Утащат в ольховник миномет!

Боец, наконец, зарядил новую обойму, толкнул затвор вперед.
- Ну, милая, не выдай.
Первая цепь немцев заметно поредела, но выщербленная она продолжала свое движение впе ред. Немцы поливали сосняк огнем своих тов.
Под Рославлем... Командарм вспомнил слова бойца о рославльском окружении. Да, под Рославлем было, может, и пожарче. Там погибло несколько армий. И несколько генералов. В том числе и начальник штаба 28-й армии генерал-майор Павел Григорьевич Егоров. Паша Егоров. Друг детства. В Тарусе их дома стояли на смежных улицах совсем неподалеку один от другого. Они оставались друзьями, и уже став генералами. Паша не вышел из рославльского окружения. И вот теперь настала его очередь...

Глава третья ПРОРЫВ

В лесу под Молоденами спешно жгли сложенные в штабеля парашюты, оставленные здесь высадившимися в феврале десантниками 214-й авиабригады, закапывали типографский шрифт, уничтожали все, что не могли забрать с собою. Под Науменками неподалеку от штаба армии зенитчики 881-го дивизиона закапывали свои орудия,
А части, полки и отдельные подразделения уже приготовились к маршу.
Приказ командарма предписывал двигаться следующим порядком:
в авангарде 338-я и подразделения 9-й гвардейской стрелковой дивизии, 973-й артполк;
в центре штаб армии, 160-я стрелковая дивизия и до 500 человек тяжелораненых на подводах, здесь же шли легкораненые, с винтовками, как бойцы,
в арьергарде 113-я стрелковая дивизия. Авангард вышел лесом направлением на Родню. Ночью. С 13 на 14 апреля. На сутки позже, чем намечалось первоначально. Ждали, когда подтянутся полки 113-й, которые с боем вырывались из второго кольца окружения.
Утром, при подходе к дороге Беляево-Буслава авангард колонны был встречен пулеметным и автоматным огнем из наспех вырытых у дороги окопов. Без перерывов били установленные по флангам крупнокалиберные МГ-34. Если последовательно соединить металлические наконечники лент, этот проклятый "машинненгевер" мог стрелять беспрерывно, единой длинной очередью. Пока не раскалялся ствол, так что пули начинало просто-напросто выплевывать. Но и тогда пулеметчики быстро заменяли ствол запасным, и вскоре огонь возобновлялся.
Заслон у дороги был мощным. Но мощь наступающих, помноженная на неистребимый порыв к выходу, была сильнее. К тому же менять направление... Нет, это стоило времени, а значит, и многих жизней. И ефремовцы приняли бой, с ходу атаковали, уничтожили заслон и продолжили движение.
Это было началом исхода 33-й армии, вернее, остатков западной ее группы из-под Вязьмы. Началом трагедии, многие акты и эпизоды которой так и остались неизвестными нам, потому что не осталось в живых их действующих лиц и героев - погибли в боях, а оставшиеся в живых захвачены в плен, расстреляны или умерли в концлагерях и лазаретах.
Немцы начали спешно производить перегруппировку сил. В штабе Моделя теперь точно знали направление прорыва группы Ефремова и порядок ее движения. А некоторые исследователи, правда, пока бездоказательно, твердят о том, что знали они гораздо больше того, что им могла добыть обычная полевая разведка, что в штабе Ефремова был некто, кто регулярно передавал немцам сведения о месте нахождения командущего в общей колонне, о вооружении охраны, ее количественном составе, о направлении дальнейшего движения. Вот почему, рассеяв колонны, раздробив их на мелкие группы, немцы особенно цепко преследовали одну и особенно яростно ее атаковали - это была группа Ефремова, штабная группа.
Противник подтянул силы из Беляева и Буслаевы и обрушился огнем на обозы, идущие за главными силами. Танки и автоматчики атаковали колонну, разрезали ее. Отрезанными от основных сил оказались госпиталя, медсанбаты. Это была настоящая бойня, в которой немцы истребили почти всех раненых, медперсонал, ездовых и конский состав, подразделения охраны обозов. В бою погиб заместитель командующего по тылу полковник Самсонов (Самсонов Илларион Гаврилович - начальник отдела по укомплектованию 33-й армии), руководивший движением колонны с ранеными и тылами.
Но авангард и штабная группа Ефремова прорвались.
Шедшая в арьергарде 113-я начала искать другие пути, бой не прекращался, и вскоре тоже прорвалась.
Итак, авангард продолжал стремительный, напролом, марш вперед.
Днем на поляне восточнее деревни Родни колонна была встречена огнем пулеметов и автоматов. Из самой деревни прямой наводкой били два орудия. Снаряды рвались в самой гуще колонны, вырывали из нее десятками человек. Немцы спешно меняли раскаленные стволы своих "машинненгеверов" и продолжали вести непрерывный огонь. Другого пути искать было поздно. Главные силы прорывающихся развернулись, пошли в атаку, сбили противника и продолжили движение. Убитых хоронить было некогда. Раненых подхватывали и несли с собою.
Шли все время на восток, к излучине Угры, - она была уже недалеко! - по кратчайшему пути.
В Шумихинском лесу в ночь с 14 на 15 апреля боем уничтожили засаду противника на дороге Малая Бославка-Староселье и продолжили движение лесом. На Ключик.
Утром и днем 15 апреля Угру форсировали и основные группы арьергардов.
Особо нужно сказать о судьбе 113-й дивизии и ее марше.
Выполняя приказ командующего, эта дивизия шла в арьергарде. Вел ее раненый в Шпыревском лесу полковник Миронов. Когда дивизия подошла к первой переправе через Угру (Угра в этом районе делает огромную, в несколько километров, излучину. Для того, чтобы пройти напрямую с запада на восток из района Желтовка-Горбы на Бочарово-Жары, реку нужно форсировать дважды), она насчитывала до 1000 человек. По другим данным-до 1500 человек. Немцы постоянно пытались перехватить колонну. Почти весь марш с рубежа Федотко-во-Медведево-Молодены-Лутное, где дивизия последние дни стояла против танков и автоматчиков, отражая почти непрерывные атаки и прикрывая отход 338-й и 160-й дивизий, а также штабной группы и госпиталей, - весь этот путь до излучины Угры для 113-й был одним непрерывным боем. Противник обстреливал колонну с фронта, с флангов, вслед. Танки и автоматчики пытались отрезать путь к отходу, окружить дивизию, разорвать на мелкие группы, рассеять, чтобы уничтожить частями. Потому что, пусть и обескровленная, обмороженная, имеющая только легкое стрелковое оружие, к которому не доставало патронов, голодная и истерзанная, измотанная бессонницей и усталостью, дивизия все еще представляла для противника грозную силу. Она мощно проламывала путь вперед, отвечала на фланговые удары, умело действовала арьергардом, одновременно являя собою арьергард прорыва.
Это была жестокая битва в пути, война в полном окружении. В двойном и тройном кольце. И порою атаки дивизии доходили до рукопашной.
На Угре 113-ю уже поджидали. Как только передовые подразделения приблизились к берегу, немцы начали минометный обстрел. Но дивизия по своим трупам прорвалась к переправе и с боем начала форсирование. Вскоре тяжелое ранение получил командир дивизии полковник Миронов. Обязанности комдива принял на себя начальник артиллерии 113-й полковник Бодров. Обязанности начальника штаба выполнял подполковник Сташевский (Сташевский Николай Сергеевич - начальник штаба 118-й стрелковой дивизии. Из окружения не вышел, погиб).
Для прикрытия тяжелораненного полковника, который уже не приходил в сознание, был выделен отряд силою до 400 человек.

Немцы усилили минометный и пулеметный огонь по продолжавшей движение колонне. Авангард ее возглавил полковник Бодров. На восточный берег успела переправиться группа около 300 человек. Противник, видя, что колонна может уйти, перенес огонь на переправу. Мины разбили набухший пористый лед. Переправа оказалась нарушенной. И основная часть 113-й была вынуждена под огнем вернуться назад, в лес.
Переправившиеся же на восточный берег пытались укрыться в лесу западнее Абрамова. Но немцы не упускали их из виду. И вскоре атаковали про- рвавшихся. Началась очередная неравная схватка. Немецких автоматчиков поддерживали три танка. В ходе боя группе Бодрова-Сташевского удалось) прорваться. Однако противник продолжал преследовать. Немецкие автоматчики шли буквально по пятам. Добивали раненых. Вскоре путь на восток прорывающимся перекрыли еще несколько танков. Это произошло возле деревни Дубравы. Снова бой.
Здесь оставшиеся в живых разделились на две группы. Бодров повел своих людей на прорыв - в лес, что западнее Абрамова. Сташевский пробивался на юг. И та, и другая группы вскоре были рассеяны. Подполковник Сташевский погиб. Полковнику же Бодрову снова повезло. Он вырвался из об-лавы, собрал своих людей и продолжил движение на восток. И в ночь с 16 на 17 апреля он вывел свой? отряд на Гуляево. Под пулеметным огнем провел переправу реки Канавы. Здесь Бодров получил второе ранение, во вторую негу. Утром 17 апреля отряд сосредоточился в лесу севернее Шлыкова, днем провели переправу через реку Уйку. Ручьи и речки к середине апреля уже разлились и преодолевать любую из них было делом непростым. Управившись с переправой до наступления темноты, лесами, чтобы не обнаружить себя, двинулись в сторону Бочарова. Но в лесу возле Ваулинки были все же обнаружены и окружены противником. После шквала пулеметно-автоматного огня, который немцы обрушили на окруженных, они предложили ефремовцам сдаться. Бодров перегруппировал свой отряд. Наиболее выгодные позиции заняли одиннадцать автоматчиков. В плен не хотел никто. Начался бой. Немцы новели атаку. Густой цепью они вывалили на поляну и стали быстро приближаться. Автоматчики подпустили цепь на пятьдесят шагов и открыли прицельный огонь. Атакующие не ожидали такого мощного и организованного отпора. Оставляя на поляне большое количество убитых и раненых, они спешно отступили. Отряд воспользовался заминкой и пошел на прорыв. И снова военная судьба не изменила полковнику Бодрову, талантливому артиллеристу, который, оставшись без своей артиллерии, проявил великолепные способности пехотного командира.
Ночью 17 апреля отряд вышел к линии фронта. Здесь, на нейтральной полосе, по ним открыли огонь не только немцы, но и свои. Трассирующие очереди пулеметов с той и с другой стороны, казалось, старались перекрыть одна другую, выхватить каждая свою добычу.
В донесении, написанном полковником Бодровым по выходе из окружении на имя командующего 33-й армии генерал-лейтенанта М.Г. Ефремова, которого к тому времени уже не было в живых, есть такие строки:
"С 23.00. 19.4.42 г. до 1.00. 18.4. был совершен проход фронта под сильным огнем противника и своих частей, особенно тяжело было преодолевать линию проволочных заграждений".
Да, особенно больно было полковнику Бодрову оставлять людей, вынесших столько невзгод и отбивших столько яростных атак противника, на проволоке в полусотне шагов от своих траншей. Но война есть война, и она выстраивает свой, жестокий сюжет, выбирая из всех вариантов для солдата самый худший...
До траншей 1-й гвардейской стрелковой дивизии они все же добрались. Шестьдесят шесть человек.
Шестнадцать из них - комсостав, пятьдесят - красноармейцы. Тридцать человек ранены, многие по нескольку раз. У некоторых распухли обмороженные ноги и они передвигались с трудом с помощью товарищей.
Замечательно донесение, которое написал полковник Бодров своему погибшему командующему. Замечательно и то, что исполняющий обязанности командира 113-й стрелковой дивизии единственный из командиров, вышедших из окружения и писавших эти обязательные донесения, пишет свое на имя командующего. Замечателен и последний абзац, которым завершается девятый пункт:

"Мы нанесли противнику большие поражения, особенно в бою в Абрамово и в лесу западнее. В лесу севернее Науменки вся материальная часть артиллерии 113 сд приведена в негодное состояние.
Бодров B.C."
То есть: мы дрались изо всех сил, ничего, кроме своих трупов и выведенной из строя техники, не оставили противнику, и, отступая и пробиваясь к своим, мы продолжали воевать, бить врага и побеждать.
Да, они, бодровцы, победили!
К сожалению, судьба того, кому полковник адресовал свой блестящий доклад, сложилась по худшему варианту. И платой за него стали не только солдатские жизни. Хотя, конечно же, солдатские - прежде всего. Но платою за эту ситуацию была и жизнь командарма.
Итак, судьба части авангарда и штабной группы Ефремова оказалась иной.

В СОСНЯКЕ

Командарм лежал за сосной, держа под боком автомат с тяжелым полным диском. Стрелять ему из ППШ было еще рано. Время ближнего боя еще не настало. Но оно, все это понимали, вот-вот настанет, и надо было сберечь патроны, чтобы потом уже бить наверняка.
Автоматчиков он предупредил, чтобы берегли патроны и вели огонь только на поражение. Издали отпугивать противника даже прицельными автоматными очередями в сложившихся обстоятельствах было бессмысленно. Этих не отпугнешь. Эти не залягут. Не отойдут. Вон как вышагивают. Ровно держат интервалы. Свеженькая часть. Эти посланы, чтобы завершить работу штаба генерала Модели, начатую и частично исполненную артиллерией, танками и автоматчиками еще в Шпыревском лесу и на дороге Беляево-Буслава.
Почти вся охрана штаба и личная охрана командарма ушла в глубину сосняка, где уже слышалась, гулко отдаваясь в дальнем конце поймы, автоматная и винтовочная пальба. Другая группа залегла! по краю перед поймой и полем, выдвинувшись немного вперед, чтобы прикрыть штабную группу, женщин-военврачей и медсестер, а также раненых и обмороженных, собранных в одно место в неглубокой лощинке. Вскоре и они начали прицельный огонь. Короткие очереди ППШ и резкий бой трофейных автоматов слились в единый гул, и занявшие оборону сразу почувствовали, что они все еще - сила, способная противостоять другой силе. Но тут же усилили огонь и в немецкой цепи. Пули сбивали куски коры с сосен, взбрасывали ледяное крошево возле комлей, вспарывали снежные гребни брустверов, при этом иногда доставая и стрелков.
Вскоре из глубины сосняка притащили двоих раненых. Красноармейца в распоротом на боку ватнике и кого-то из политработников. Их подхватили военврачи и санитары, начали перевязывать.
Автоматчики из охраны тут же побежали обратно. Но минуту спустя оттуда снова принесли троих на плащ-палатках, одного из которых осмотрели и перевязывать уже не стали - молоденький лейтенант с пулевой раной в нею был уже мертв.
- Как же так? Перевяжите! А то кровью изойдет! - требовал красноармеец, тормоша тело лейтенанта и зажимая маленькую, все еще кровоточащую ранку слева на шее чуть ниже уха. - Он же только что разговаривал со мной. Это же наш взводный! Он с самого Боровска с нами. Как же так?
- Да мертвый он! Мертвый! Отойдите от него! - закричали на него санитары.
- Какмертвый? Мы с самого Боровска... Трое из взвода осталось... - И боец уронил голову, замотал головой, подобрал лежавшую рядом винтовку и, покачиваясь от усталости и от того, что в самую трудную минуту он остался без командира, а стало быть без надежды выжить, побрел в глубину сосняка.
- Хорошая смерть, - сказал боец, провожая взглядом красноармейца. - Поговорил с товарищами, попрощался и отошел.
- В бою всякая смерть... - И Ефремов не договорил, последние слова застряли в горле и он подумал, что солдаты и командиры будут говорить и о его смерти... Или о том, что пошлет судьба. Но судьба может послать и худшее - плен. Нет, плена не будет. Генерал не может быть военнопленным.
И он вспомнил приказ, пришедший из Ставки в августе прошлого года: "Отдельные генералы подали плохой пример нашим войскам. Командующий 28-й армией генерал-лейтенант Качалов, находясь вместе со штабом группы войск в окружении, проявил трусость и сдался в плен немецким фашистам. Штаб группы Качалова из окружения вышел, пробились из окружения и части группы Качалова, а генерал-лейтенант Качалов предпочел сдаться в плен, предпочел дезертировать к врагу". В августе 1941 года Ефремов командовал Центральным фронтом. Обрабатывая разведданные, офицеры штаба выяснили, что генерал-лейтенант Качалов в плен не сдался, что мертвым его отыскали в командирском танке немецкие разведчики... А потом появилась листовка с портретом ко-мандарма-28 и его обращением к красноармейцам переходить на сторону германской армии... Грубая фальшивка, а как подействовала на Ставку. Была арестована семья Качалова... В октябре здесь же, под Вязьмой, тяжелораненым в плен попал командарм-19 Лукин. Погибли и пропали без вести еще несколько генералов. Эх, Вязьма, Вязьма...
- Вот уж чего бы не пожелал себе, товарищ генерал-лейтенант, так это чтобы убило не насмерть, - не глядя на него, говорил боец. - Мучиться... Других мучить... И бросить тебя нельзя - совестно, да и не по уставу. Уж лучше наповал. Чтобы р-раз! - и ты уже дома... душа на воле... Моя душа, наверное, сразу на родину полетит...
- Где же ваша родина?
- Да недалеко отсюда. За Юхновом. Село Пречистое поле. Речка рядом. Хорошие места. Должно быть, сожгли немцы село. Вот кому-то работы после войны будет - заново все отстраивать!
Снова притащили из сосняка раненых.

- Как там? - спросил командарм, напряженно вглядываясь в серые лица автоматчиков, которых, всех, он знал по именам; сейчас все они показались ему на одно лицо, это лицо было усталым, серым от густого налета многодневной щетины и постоянного недосыпания, с потрескавшимися губами и воспаленными глазами. Потому-то и не обратился к кому-либо, кто был тут старше по званию идолжности, как поступал прежде, а ко всем сразу.
Они и ответили все сразу, на бегу:
- Жмет, товарищ генерал!
- В рукопашную кидается!
- Сплошной стеной идет!
- Мы их там, товарищ генерал, оё-ёй сколько навалили! Патронов бы побольше!
- Передайте капитану Митягину, чтобы держались из последних сил. Держитесь! Мы выстоим! Это передайте всем! - И командарм проводил автоматчиков с тяжелым сердцем, подумал: доведется ли еще свидеться с этими молодыми бойцами из личной охраны, которые все эти дни так мужественно держались рядом, которые в самые трудные минуты умели построить не только свою оборону или свою атаку, но и организовать оказавшихся радом бойцов и командиров, стряхнуть с них усталость, оцепенение сна, охватывающего каждую клеточку организма, и увлечь в атаку, как это было в лесу возле Ключика, а потом возле Ново-Михайловки. Вот и теперь они смело кинулись в бой, чтобы отстоять его, своего командующего.
Но кто-то все же должен выйти. Уцелеть. Выжить. Чтобы рассказать правду. Он, тот, кому суждено будет выжить, должен увидеть его последние минуты... Последние минуты жизни своего командующего... Чтобы и рассказать там, за линией фронта, всю историю до конца. Чтобы не повторилась история Качалова... Командарм прицелился, нажал на спуск. Короткая очередь тугим мгновенным трассером ушла между сосен в поле, откуда медленно надвигалась на сосняк черная цепь.
Там, в глубине сосняка, бой шел упорный. Легкораненые, кто еще мог стрелять, в тыл не шли. Приносили только тех, кто с минуты на минуту мог истечь кровью. Командарм видел, как, оставляя их военврачам, автоматчики обшаривали их карманы и подсумки, выгребая последние патроны, и тут же бежали к своим позициям.
Однажды там все стихло, только редкие выкрики команд слышались в отдалении, сносимые ветром в сторону поймы. И вдруг ухнули гранаты и несколько голосов закричали: "Ур-ра-а!" И этот, почти одинокий, в какое-то мгновение в отчаяньи захлебнувшийся крик, тут же подхватили десятки: "А-а-а! А-а-а!" Ухнули еще несколько гранатных разрывов. И некоторое время из глубины сосняка доносились лишь редкие пистолетные выстрелы да ошалелые сдавленные крики и ругань на разных языках.
- Ага, там уже сошлись, - сказал, как говорят о том, что неминуемо должно произойти, в том числе, рано или поздно, и с ним самим, пожилой солдат; на какое-то время он отложил свою винтовку и, сдвинув набок каску и высвободив из-под шапки обмороженное облупившееся ухо, прислушался. - Господи, только бы отбились. А то как же нам, на два-то фронта? О, наша, кажись, взяла. Наши орут. Отбились. - И вдруг улыбнулся едва заметной улыбкой и сказал: - Вы уж мне, товарищ генерал-лейтенант, простите мою грубость и невежество. Что давеча вот не сдержал себя, забранился. Я в бою сильно нервничаю. Не могу смотреть, как пулю дразнят. Не дело, конечно, когда генерал в цепи под пулями боем командует. Но вы же не просто генерал, а еще и лейтенант. Так что... - И солдат снова улыбнулся.
Командарм заметил, как тот снова вслушался в звуки, которые все еще доносились из глубины леса, и расстегнул ремешок чехла саперной лопаты, висевшей у него на ремне на боку. Готовится. Но вряд ли удастся отбиться в рукопашной.
Автоматчики же личной охраны и группа штабных офицеров под командованием капитана Митягина, похоже, действительно отбились. Крики и возня в сосняке постепенно утихли и дружно, как по команде, ударили ППШ.
- Теперь бы нам не оплошать, товарищ генерал-лейтенант, - сказал боец, поплотнее сажая на
голову каску.
Но генерала под сосной уже не было. Левой рукой придерживая на груди автомат, Ефремов перебегал вдоль цепи, что-то говоря бойцам и командирам, теперь сравнявшимся в своей боевой работе и лежащим бок о бок. Теперь все они, оставшиеся здесь, на высотке перед поймой, были бойцами, пожалуй, всего лишь одной роты, и нуждались в нем, своем генерале, как в ротном командире. И это понимали все: и они, лежащие в одной цепи, и он, тот, единственный, на ком лежала тяжесть ответственности за армию, за ее благополучный выход, за эту последнюю роту.
Боец проводил его взглядом и неодобрительно покачал головой. Надо было делать свое дело, и он, поплевав на руки, передернул затвор и стал выцеливать в цепи очередного немца.
- Ты уж так... голубушка... не выдай, - шептал он, шевеля нижней губой, чтобы не мешать себе целиться. - Мы с тобой вон сколько повидали всего. А ни разу друг друга не подводили. Ни ты меня, ни я тебя...
Приклад резко отдал в плечо.
- Ну, вот и справили свое дело. И пореже цепь. Поменьше Германия. А то кинулись...
Он снова выстрелил. Рядом хлестнули по гребню бруствера несколько пуль. Одна, противно гудя, рикошетом ушла вверх, под кроны сосен.
И эта не моя, подумал боец и снова нажал на спуск.
- Наше дело какое? Находись на своей позиции, не отдавай ее противнику и веди огонь. Теперь во-он того, крайнего. Шинель расстегнул... Смел-смел, а тоже боится. Не из железа. Да не бойся, не бойся. Ид-ди... Я тебе полы-то дырявить не стану... Повыше возьму... Вот так!
Но автоматчики будто и не замечали потерь в своих рядах. Они тут же смыкали цепь и упорно, тем же темпом, продвигались дальше, прижимая к бокам короткие автоматы, которые время от времени дергались, выбрасывая из стволов пучки огня.

- Нате ж вам, соб-баки! Пускай же и ваши бабы поголосят. Нате! Нате!
Из цепи кого-то волоком потащили в тыл, к ложку. Кто-то пополз сам, волоча перебитую руку. Первые раненые всегда плохо действуют на боевой дух остальных. Одно дело, когда раненого действительно отправляют с передовой, из-под пуль, в санчасть, а оттуда, быть может, в госпиталь, в тыловую тишь за сотню километров от передовой, под надзор врачей и медсестер; из холодных окопов - в теплые крестьянские дома или переоборудованные под госпиталя школы, или, на худой конец, в землянки. В окружении же тыла нет. Где же тыл здесь, в этом сосняке, на этой высотке с полкилометра в диаметре? Неужто в той неглубокой лощинке, где сложены раненые и обмороженные, где притаились перепуганные женщины из санчастей и госпиталей, отдавшие последние обоймы от своего личного оружия мужчинам, ушедшим в глубину сосняка или залегшим здесь, перед полем? Да, там находился их последний тыл. И его, ту неглубокую лощинку, которая все же защищала собравшихся и собранных в ней от пуль, нужно отстаивать. Это был последний их рубеж. Так что держись, боец, за свой ненадежный бруствер да держи покрепче винтовку. Авось предназначенная тебе пуля что-нибудь перепутает, заблудится в снегу или в сосновой коре, уйдет рикошетом в другую сторону. Ведь не задела же она его до сих пор. А сколько раз ложилась рядом. Рвала валенок. Дырявила одежду. Словно всякий раз напоминала: я рядом, я тут, но ты поживи, ты еще повоюй, солдат, еще не твой срок...

Кто-то подбежал, упал рядом и начал устраиваться для стрельбы. И тут же, почти над самым ухом, так что боец невольно втянул, голову в плечи, ударила автоматная очередь.
Голову и плечи бойца сыпало горячими гильзами. Он приподнял голову и увидел рядом со своим окопчиком шинель командарма.

Глава четвертая ПРОРЫВ

Многие, многие тайны 33-й армии хранят леса и овраги вокруг Шпырева, Ключика, Ново-Михай-ловки, Медведева, Буславы, Жаров, Тарасовки и десятков других деревень в треугольнике Вязьма-Юхнов-Износки. Хранят до сих пор.
Кое-что хранят и архивы.
Архивные истории добываются и читаются легче.
Вот некоторые из них.
ИЗ ОПИСАНИЯ ВЫХОДА ИЗ ОКРУЖЕНИЯ
ЗАПАДНОЙ ГРУППИРОВКИ ВОЙСК
33-Й АРМИИ
ПОД КОМАНДОВАНИЕМ ЕФРЕМОВА
ВОЕНЮРИСТОМ 1-ГО РАНГА
ЗАМ. ВП 33 А. ЗЕЛЬФЕ
В бою около Буслава 13.4. убиты инт, Скловер* и п/ п-к Гончаров". О Скловере официально докладывали командующему, а Гончарова лично видел убитым.
16.4. на рассвете в Шумихинском лесу нашу группу атаковала большая группа автоматчиков противника, ко-

Цкловер Абрам Яковлевич - интендант 2-го ранга 338-й стрелковой дивизии.
' Гончаров Молах Осипович - заместитель начальника авиации 33-й армии.

-торая рассеяла нашу группу. Здесь мы с пятью красноармейцами и ст. лейтенантом 160 сд Титковым расстались с группой командарма Ефремова и больше с людьми командарма не встречались, за исключением проф. Жорова*.
Я с пятью товарищами после боя в Шумихинском лесу пошел по лесам мимо деревень: Борисенки, Старо-селье, Нов. Лука и добрался до р. Угра южнее Козлы. В реке Угра наловили бревен, связали плот и по реке Угра на этом плоту поплыли вниз по течению мимо деревень: Ст. Лука, Бабинки, Кобелево, Синчиково, Костюково, где нас обстреляли ружейно-пулеметным огнем, в результате чего был ранен один красноармеец.
23.4. на рассвете доплыли до Мал. Устья и высадились к частям 53-й сд 43-й А, где сдали раненого в ППМ 53-й сд.
Питались мы до боя под Буславой продуктами, сброшенными нашей авиацией. До р-на Буслава шли за нами и обозы, и везли раненых. После боя под Буславой обозы отстали, а вместе с ними и продукты. Питаться приходилось тем, что находили: кониной убитых лошадей и т.д.
Со слов других товарищей убиты: п-ки Самсонов и Ушаков**. Докладывали, что убит полковой комиссар Владимиров."
ИЗ ОБЪЯСНЕНИЯ СТАРШЕГО ПОМОЩНИКА НАЧАЛЬНИКА ОПЕРАТИВНОГО ОТДЕЛА ШТАРМА-33 МАЙОРА ТОЛСТИКОВА ПАВЛА ФЕДОРОВИЧА, ВЫШЕДШЕГО ИЗ ЗАПАДНОЙ ГРУППЫ АРМИИ 18.4.42 г.
Жоров Исаак Соломонович - хирург 33-й армии, военврач 1-го ранга. Из окружения вышел.
Ушаков Николай Константинович - полковник, начальник связи 33 армии.

16.4. утром вышли к вые. 191,6 /северо-западнее Нов. Михайловка/. Командарм с группой старшего комсостава штарма был в середине колонны главных сил. Здесь командующий приказал мне выйти в голову колонны.
Выйдя в голову колонны, перебежками, с ней пересек дорогу Кобелево-Климов Завод. Сосредоточились в лесу восточнее Нов. Михайловка, не встретив сопротивления противника. Всего перешло дорогу около 60 человек. Посланная назад, для связи, разведка сообщила, что колонна главных сил прошла по лесу севернее Ключик.
Я с группой пошел по лесу: вышел на свежую тропу и услышал стрельбу в направлении высоты 179,5 /за Жары/. Рассчитывая, что там ведет бой колонна главных сил, пошел туда. Подойдя к высоте с севера, встретил наших красноармейцев, сообщивших мне, что Ефремов здесь и наши ведут бой. Наша группа развернулась и начала наступать на высоту. В районе высоты был лагерь противника.
В результате боя на высоте уничтожено до 60 солдат и офицеров противника.
Далее наступали на Мосеенки. Западнее Мосеенки встретили начальника РО штарма Гладченко* и батальонного комиссара Фетисова и выяснили, что здесь не главные силы западной группировки армии, а часть сил авангарда /подразделения 160 и 338 сд/ с полковником Кучиневым".
Часам к 16.00. 16.4 овладели Мосеенки. Группа человек пятнадцать наших бойцов ворвалась в Жары, разогнала находившихся там немецких обозников, но по-

1 Гладченко - подполковник, начальник разведотдела штарма. Из окружения вышел.
" Кучинев Владимир Георгиевич - полковник, командир 338-й стрелковой дивизий. Из окружения вышел. Во время прорыва получил тяжелое ранение.

-том была из Жары выбита. В Мосеенки нами сожжен склад с боеприпасами.
Под нажимом противника на Мосеенки на запад наша группа пошла в лес восточнее, с наступлением темноты перешли поле и вошли в большой лес.
Попытка в ночь с 16. на 17.4. и 17. 4. перейти в направлении Кр. Октябрь и Красная Горка отражались сильным пулеметным и автоматным огнем противника с берега р. Собжа.
В ночь с 17. на 18.4 пошли по восточному скату высоты 180,5, по лесу южнее и вышли на южную окраину Павлово. Вышло со мной 10 человек. С высоты 180,5мне помогли идти красноармейцы.
В Павлове бойцы 238 сд 43 А по распоряжению командира полка положили меня в землянку, где я и пpoлежал день 18.4.
Связь с Ефремовым потерял в лесу восточнее Нов. Михайловка 16.4.
Мною доставлены документы: подлинник б/приказа № 027, боевая характеристика 160 сд, ключи кодировки карты, прогноз погоды, карты, личное оружие и автомат".
ИЗ ПОЛИТДОНЕСЕНИЯ НАЧ. ПОЛИТ. УПР. ЗАП. Ф. НАЧ. ПОЛИТОТДЕЛА 33 А. 19.4.42 г.
В ночь на 18 апреля в район действия 43 А у дер. Бол. Устье, Жары перешел линию фронта нач. артснабжения 160 сд майор Третьяков*, который сообщил следующее.

"В район Ключик после боя колонна 338 сд была разбита на три группы противником. Связь с командармом

' Третьяков Андрей Родионович.

была утеряна, система организации и руководства отдельными группами была нарушена. По рассказам отдельных командиров пройти в район леса, занимаемого командармом, было нельзя, т.к. нужно было пересечь дорогу, находящуюся под сильным обстрелом немцев."
Майор Третьяков с группой в 16 человек самостоятельно прошел линию обороны противника в р-не Бол. Устье, Жары. В районе леса Жары, Ново-Михайловка, Ключик, Мал. Виселево находилось до 2000 человек из частей 838, 160, 113 сди подразделений 9гв. сд.
Командарма Ефремова майор Третьяков видел в последний раз в ночь на 15.4.42 г. в лесу Ключик, Н. Ми-хайловка. 15-16.4.42 г. он видел командиров 113, 338 сд и 973 ап.
По сообщению майора Третьякова на дороге Беляево-Буслава в бою с противником убит пом. нач. политотдела армии по комсомолу ст. батальонный комиссар Давыдов*, тяжело ранен нач. связи штарма п-к Ушаков. Далее он заявил, что, по рассказам командиров, убит нач. РО армии Гладченко" и др. командиры, фамилии которых не знает.
Майор Третьяков видел, как группа командиров после того, как они уснули, была захвачена в плен немцами. Помочь им он не мог. Фамилии их не помнит, знает, что среди них был отсекр. бюро ВЛКСМ, ветврач, зав. делопроизводством 973 ап.
Об обороне майор Третьяков сказал следующее. В 1.00. 18.4.42 г. оборона противника проходила по восточной опушке леса северо-восточнее Жары и Красный Октябрь, по дороге в Б. Устье и далее на север к р. Угра окопы противника, вырытые в одну линию по всей опушке леса. Некоторые участки Б. Устье-Жары имеют

' Давыдов Иван Федорович.
"Подполковник Гладченко из окружения вышел.

проволочные заграждения, рогатки МЗП. Через каждые 150-200 метров стоят пулеметы и по два часовых. В 50 метрах от опушки леса стояла минометная батарея, а в глубине леса до 1000 м две пушечные батареи, км в 2-х две гаубичные батареи. В лесу и на дорогах сидят автоматчики и отдельные "кукушки".
Материальная часть артиллерии 160 сд находится в следующих местах:
4 гаубицы закопаны в Александровском лесу, 4 зенитных орудия закопаны в лесу у Дмитровка, вместе с ними закопаны и боевые машины. 8 пушек вышли из строя в период боев. Отдельные орудия, которые не успели зарыть, были подорваны,
Нач. ПО 33 А полковой комиссар Вишневецкий".

В СОСНЯКЕ

- Еще одна цепь! Все! Не прорвемся! - Отчаянный крик кого-то из бойцов или штабных, взметнувшийся над залегшей цепью защитников высоты, внезапно потонул в грохоте и визге мин, разорвавшихся с небольшим недолетом возле крайних сосен, и жутком шелесте осколков, которые стремительной невидимой стаей пролетели над головами, срубая до желтой смолистой заболони кору с сосен.
Следующая серия мин прошла с перелетом и с клекотом легла почти на самой высоте среди сосен.
- В вилку берут. Следующие будут наши, - сказал, матерясь, пожилой боец и втянул в окопчик свою винтовку. - Хоронись-ка и ты, милая.
И действительно, четыре разрыва взметнули снег и тела вокруг. Запахло гарью. В цепи раздались вопли и стоны. Кто-то, еще живой, судорожно загребая мокрый грязный снег, пополз в тыл. Но прополз недалеко, захрапел, перекинулся на спину, забился, разбрасывая по снегу что-то похожее на мерзлые ягоды калины...
- Всё!
- Надо уходить!
- Братцы!..
И тотчас командарм привстал на колено, вскинул автомат, выпустил в белое поле по залегшим фигуркам очередь и закричал:
- Огонь! Больше огня! Не давайте им встать! Во время минометного налета наступающие
цепи залегли. Очевидно немцы опасались осколков своих мин. Но минометы, как ни странно, сделав три залпа и, казалось, только-только нащупав защитников высоты, замолчали. И тотчас в поле в залегшей цепи там и тут начали вскакивать офицеры и, выкрикивая короткие односложные команды и размахивая пистолетами, кинулись поднимать своих солдат.
- Огонь!
- Огонь! - снова пронеслось по цепи, уже значительно поредевшей и разорванной во многих местах; бойцы и командиры передавали команду командарма, подбадривая себя и товарищей.
Теперь, после минометного налета, немцы пошли быстрее. Теперь они почти бежали. Широко размахивали полами расстегнутых шинелей. Так они атаковали и под Рославлем. Боец это запомнил хорошо. Тоже вот так же шли в полный рост. Обкладывали, рассекали, добивали мелкие группы, окруженные в перелесках и деревнях. Уже можно было различить их лица под низко надвинутыми касками. Треск очередей их автоматов стал наполнять сосняк.
Позади, в глубине леса, тоже поднялась пальба. Немного погодя она стала редеть, но потом снова усилилась и слилась в единый яростный гул и, как показалось, начала смещаться ближе к высоте. Видимо, автоматчики охраны отходили.
Тяжело, тяжело там капитану Митягину, подумал командарм. И в это мгновение что-то горячее, будто пучок раскаленных игл, пронзило живот и поясницу. Другие пули автоматной очереди, настигшие командарма, рванули полы шинели и рукав.
- Товарищ генерал, вы что, ранены?
- Командарм ранен!
- Санитара сюда!
- Быстро, быстро!
- Братцы!Генерал ранен!
Ефремова оттащили за сосны. В лощинке несколько военврачей и молоденькая медсестра склонились над ним, начали расстегивать одежду и перевязывать раны. Это было третье ранение в эти дни. Первый раз пуля легко задела руку, когда с боем прорывались из Шпыревского леса. Потом на Угре. А теперь вот, видимо, задело серьезно.
Боец ползком вернулся в свой ровик, к своей винтовке и трясущимися руками стал торопливо стирать с нее снег, продул прицел, лег, прицелился. Руки ходили ходуном. И стрельба стала неверной, торопливой.

Цепь немецких автоматчиков подошла уже вплотную. Один ее фланг, огибая высоту слева, уже скрылся за утором. Теперь их было не достать отсюда. Пропустили. Теперь их надо было ждать уже на склоне, в соснах. И позиция, обжитая бойцом полчаса назад, с которой он так ловко вел огонь и которую уже успел полюбить за то, что она не выдала его ни пуле, ни осколку, сразу стала уязвимой с левого фланга. Он сделал еще два торопливых выстрела и, подхватив винтовку, короткими перебежками стал отходить к ложку, где находились раненые, медперсонал, начсостав, не имевший оружия, кроме личного, и куда только что он помогал нести раненого командарма.
И вот уже в сосняке на склоне, как и следовало ожидать, показались первые автоматчики. Они шли густой цепью, ровной и правильной, видимо, там, за бугором, в безопасности они успели перегруппироваться и сомкнуться после потерь в пойме. Теперь они перли в нахальную, напролом, понимая, что основное сопротивление окруженной ими группы сломлено, что осталось добить оставшихся в живых, тех, кто спрятался за деревьями, скупо расстреливая последние патроны. Патронов они, как всегда, не жалели, поливали пространство перед собой плотным автоматным огнем.
- Дайте мне автомат, - приказал командарм и требовательно посмотрел на медсестру, потому что, кроме этой перепутанной девушки в длинной шинели не по росту, снятой, видимо, с убитого, рядом никого не оказалось. Остальные, уткнувшись лицом в снег, лежали возле раненых, внизу, на дне лощинки. Медсестра испуганно посмотрела на него и ничего не ответила. Похоже, она переживала какой-то шок и никак не могла выйти из своего состояния. И тогда он привстал на локте и, не чувствуя обычной боли, которая угнетала его минуту назад, а лишь легкое жжение в пояснице, повторил громче и требовательнее:
- Мой автомат!
Она вскочила и, нагнувшись и волоча по снегу длинную косу, перехваченную снизу марлевой ленточкой, куда-то юркнула и вскоре вернулась с винтовкой. Это была самозарядная винтовка системы Токарева, с которыми в феврале к ним десантировалась 214-я авиабригада. Медсестра неумело передернула затвор, заглянув при этом в патронник. Откинула за плечо косу. Протянула винтовку ему.
- Автомата нет. Забрал кто-то из бойцов. Вот, винтовка. С патронами. Другого оружия нет. - В глазах ее все еще стоял испуг.
- Хорошо, - сказал он. - А теперь помогите мне встать и перебраться вон туда. - И он указал на сосну, где сходила на нет ложбинка и начинался спуск и где время от времени стегали но снегу пули.
Командарм нагреб перед собою небольшой холмик грязного, перемешанного с крошевом сосновой коры и кровью раненых и убитых сырого снега, положил на него винтовку и, прижав приклад к левому плечу, он был левша, произвел первый выстрел. Черная высокая фигура в низко надвинутой каске, маячившая в прогале между сосен прямо по фронту, исчезла. Еще выстрел. Еще, еще и еще. Ну вот, подумал он, это, должно быть, и есть последняя позиция твоей армии. Высокий офицер в летней фуражке с черными наушниками выскочил из-за сосны, заметил его, вскинул "парабеллум", выстрелил дважды. Пули пролетели мимо. И, видя, что промахнулся, отступил за сосну, хотел было укрыться. Но командарм упредил его. Выстрел. Приклад винтовки резко отдал в плечо. Офицер уронил с головы фуражку, упал на колени и тут же рухнул в снег. Еще выстрел. Винтовка работала исправно, выкидывая на затоптанный снег горячие гильзы, обметанные сизовато-матовым налетом пороховой гари. Давно он не стрелял из винтовки. Когда-то с нее, с винтовки, начиналась его военная карьера. Был лучшим в полку стрелком. Вот теперь пригодилось. Еще выстрел.
Рядом заработали сразу несколько автоматов. Нет, это были не немецкие автоматы. Умелыми, короткими очередями били ППШ. Резко бухала одиночными чья-то винтовка. Командарм оглянулся. Неподалеку на краю лощины лежали несколько автоматчиков. Среди них он узнал капитана Митягина.
В экстремальных ситуациях люди проявляли всю свою суть, будто выплескивали себя до дна. В эти дни командарм был свидетелем и храбрости, и малодушия. Вот и Митягин удивлял и радовал его. Кто бы мог подумать, что из этого педантичного интенданта получится такой лихой командир? И только теперь, по той провальной тишине, которая неожиданно обступила их сзади, он понял, что там, в глубине сосняка, никого из прикрытия уже не осталось. Оставшиеся в живых вернулись сюда, чтобы сгруппироваться для последнего боя.
Значит, умирать будем здесь. Лицо Митягина в крови. Ранен, а перевязать некому. Командарм привстал на локте и, превозмогая вернувшуюся боль, которая пронзала и корежила поясницу, крикнул в глубину лощины:
- Перевяжите капитана! - и на мгновение задержал свой взгляд.
То, что командарм увидел на дне лощины, потрясло его.
Десятки глаз смотрели на него с немым вопросом, в этих глазах стоял ужас. Да, это было ощущение конца. И он машинально потрогал жесткую кобуру своего ТТ с полной обоймой, которую он перезарядил утром в лесу. Пока есть патроны... Раненые, до этой минуты громко, не сдерживая себя, стонавшие в лощине, затихли. Некоторые из них, у кого хватало сил, тоже смотрели на своего командующего. Все поняли, какая минута настает. На какое-то мгновение его взгляд встретился с глазами .старика, который на коленях стоял на снегу над двумя лежавшими ничком подростками и размашисто крестился, шевеля губами. Огромной, плечистой глыбой он возвышался над лежавшими, одну руку уронив на снег, а другой творя крест. Еще возле Ключика этот могучий старец, всю свою жизнь проживший на кордоне в должности лесника и знавший здесь каждую тропинку и овражек, отвел его в сторону от штабных командиров и сказал, что еще не поздно, что, если он решится, он сможет вывести его и еще человек пять-шесть, если отделиться от основной группы незаметно и если не обременять себя ранеными. Старик явно желал ему добра. И обстоятельства, в которых они тогда пребывали и которые с каждым часом только усугублялись, он оценивал реально: с ранеными не выйти. Но именно через это Ефремов и не мог переступить. Сам погибай, а товарища выручай. Сколько раз он повторял это своим бойцам и командирам! А теперь... Нет. Проводник желал ему добра. Он предложил генералу снять свою шинель и надеть простую красноармейскую и всех, кого он отберет, вооружить автоматами. И тогда командарм, всегда спокойный и выдержанный, пригрозил старику пистолетом. Но спустя минуту, уже успокоившись, сказал:
- Если моей армии суждено умереть, я умру вместе с ней.
Говорил он те слова не столько старику-проводнику, сколько себе самому. Эта формула выстроилась в его сознании уже давно. И вот она была произнесена. Значит, она стала неким правилом, которое стало с этого мгновения незыблемым и которому надо было следовать до конца.
33-я армия, его, генерал-лейтенанта Ефремова, армия умирала. Разрезанная танковыми ударами, непрерывными атаками автоматчиков, поддерживаемых минометами и артиллерией рассеянная на мелкие группы и потерявшая систему управления и координации, она все еще продолжала сражаться в лесах и на бродах, на околицах деревень и в перелесках. Но силы ее таяли. Исчезали последние надежды. Где, на каком направлении действовали сейчас его основные силы? Где бился авангард? Где сражалась 113-ядивизияарьергарда? Ничего он уже не знал. Разведка последнее время приносила лишь сведения о противнике, который находился там, там и там. Везде. И в силе, которую его измотанная группа, его разбитая армия преодолеть уже не могла.
Да это был конец. Но именно теперь, когда наступала развязка, ему, командующему, нельзя было терять самообладания. Потому что подспудно именно к этой минуте он готовился все эти дни. Пока есть патроны, надо сражаться. Пусть там, в Ставке, пусть в войсках знают, что командарм-33 сражался до конца.
- Огонь! - крикнул он.
- Огонь! - отозвался Митягин.
- Огонь! - откликнулся и боец, методично стрелявший из своей винтовки.
Кем командовали они, последние воины погибающей армии? Затвор СВТ выбросил на снег последнюю гильзу. Командарм вытащил из лежавшего рядом подсумка, видимо, уже позже принесенного девочкой-медсестрой, новую обойму и перезарядил винтовку. И сразу же повел огонь.
Но кто-нибудь же да останется в живых. Кто-нибудь выйдет. Может быть, эта девочка в шинели не по росту. Может, старик. Может, подростки. Или кто-нибудь из раненых, кого не добьют в упор, когда они ворвутся сюда. Вот тот, последний, единственный, и расскажет, как мы сражались.
Последнее ранение, по всей видимости, было серьезным. В какое-то мгновение, уронив голову на приклад винтовки, командарм впал в забытье.

...Поплыли перед глазами какие-то смутные видения и тени. Сперва белые домики под железными крышами в жаркий полдень. Зной. Тишина. Только кузнечики стрекочут. И домики те колыхаются в волнах зноя. Внизу излучина реки... Паром... Церковь и старое кладбище над взвозом, где похоронен кто-то очень родной, по ком болит и болит сердце... Что это за местность? Почему у меня текут и холодеют на щеках слезы? По ком я плачу? Неужто по себе самом? Родина... Так это же родина! Таруса... Его детская сказка. Бело-золотой городок над Окою. Вот булыжная мостовая старой Большой Калужской дороги. Уходит вверх, на Курган. Вот и бревенчатый дом на окраине, почти в самой роще, неподалеку от самого Кургана, в котором, говорят, похоронены древние воины, защищавшие Тарусу от иноплеменных. Вот оно все, родное... И ему, Мише Ефремову, лет, наверное, пять-шесть, и он бежит на Оку удить окуней. В одной руке держит ореховое удилище с суровой льняной ниткой и поплавком из гусиного пера, а в другой - баночку из-под гуталина, в которой плотным клубком свернулись только что нарытые в огороде под старой навозной кучей червяки... А вот высокие, похожие на средневековый замок, стены юря-тинской мельницы на Протве... Но вдруг этот мальчик с удочкой подбегает к нему и внимательно, пристально смотрит в глаза, тормошит, и вот-вот с его дрожащих губ сорвется какое-то откровение, которое он должен услышать, но которое еще непонятно ему своею дикой нелепостью: " Отец! Не умирай, отец!" У мальчика на зеленой гимнастерке лейтенантские петлицы. Так это же сын. "Сын! Миша! Сынок, бери автомат! Мы пробьемся!" Но сил не хватает даже на то, чтобы открыть глаза. И вот над ним наклоняется уже другая тень, и он сразу узнает ее по родному запаху и первому же вздоху - мама! "Миша, сыночек. Что, умаялся, родимый? Поднимайся, гляди, тебя уже товарищи ждут". - И указала куда-то рукой. Куда-то поверх земли. Он поднял голову: и действительно, там, по обрезу знакомого поля, в дали переходящего в небо, стояли взводные колонны, стояли плотно и ровно, будто на размеченном плацу приготовленные для смотра. Бойцы и командиры стояли под благодатным солнцем, щуря свои светлые, подсвет сквозящей дали, глаза. Без оружия. Даже без гимнастерок и знаков различия. В белых свежих рубахах. Как будто только что после бани или купания в реке. Ветер развивает подолы их полотняных рубах, а на стриженых головах, как роса, блестят мелкие капельки пота... "Ступай к ним", - сказал кто-то. Но сказавший последние слова был уже не матерью. Однако он понял, что надо повиноваться, что другого пути у него нет, что вот теперь - встать и идти. И он встал, и, чувствуя в ногах и во всем теле необыкновенную легкость и уверенность, пошел вдоль строя. Да; выстроенные в поле - его войско. Вот сержант, кажется, Плотников. Из 222-й дивизии. Под Вереей гранатами он подорвал два танка из группы, которая внезапно прорвалась в тыл. Когда, обходя поле боя, он подошел ко второму танку, адъютант наклонился над полузанесенным поземкой телом в изодранной пулями шинели, повернул его, уже закоченевшее, лицом вверх, расстегнул пуговицы шинели и из кармана гимнастерки вытащил красноармейскую книжку. "Михаил Григорьевич, -обратился к нему майор, - посмотрите, тот самый сержант, который нам рассказывал, как бродил по лесам под Вязьмой осенью прошлого года. Ну, помните? Тот, который говорил, что видел, как немцы взяли в плен тяжелораненого генерала. И при этом описывал внешность командующего девятнадцатой армией генерал-лейтенанта Лукина. Неужели не помните? Вы ведь долго его потом расспрашивали..." Помнил он того сержанта. Как не запомнить его жуткий рассказ о вяземском окружении, где осенью прошлого года погибали почти пять наших армий? На маленькой фотокарточке в красноармейской книжке он увидел стриженую, с какими-то мальчишескими подпалинами голову, загорелый лоб, прямой нос и светлые глаза красивого русского человека. Возле же разорванной гусеницы немецкого танка, несколько часов назад подбитого им, лежал, казалось, совсем другой человек, значительно старше, усталый и измученный, и лицо его было покрыто коркой напитанного кровью снега. Командарм остановился и посмотрел в серые глаза сержанта. И тот вышел из строя и, не совсем четко приставив ногу, вскинул подбородок, выдохнул: "Сержант Плотников. Командир первого отделения.... второй роты..." А вот лейтенант-артиллерист, запомнившийся командарму по бою на Угре, когда в начале февраля их отрезали и начали мощно, танками и пехотой, поджимать с запада, откуда они не ждали наступления, а потому и не сразу смогли организовать оборону. Лейтенант возглавил группу бойцов и мгновенным броском через простреливаемую немецкими пулеметами поляну отбил занятую противником позицию своего взвода, забросал гранатами пулеметные точки, развернул свои орудия и некоторое время, пока были снаряды, прикрывал отход войск. Его убило осколком утром второго дня боя, когда он, командарм, со штабной группой и охраной уже собирались ехать дальше. Немцы начали минометный обстрел, и лейтенант с разрубленной крупным осколком головой рухнул в снег почти у его ног. Остатки артиллерийского взвода тем временем торопливо разворачивали последнее уцелевшее орудие для стрельбы прямой наводкой. " Братцы! - крикнул один из артиллеристов. - Командира нашего убило!" - "Доворачивай! - рявкнул на него сержант-наводчик. - А то все пропадем!" Много смертей пронеслось перед его глазами в тот первый день | окружения. Он даже не узнал фамилии того лейтенанта, чтобы представить к награде... "Лейтенант Иванов. Командир первого взвода... противотанкового..." А вон майор, начальник его охраны, казак, кубанец. Лихой наездник и веселая душа. Любил рассказывать о своей Кубани. Его не стало вчера...
Командарм очнулся. Резко вскинул голову, и его движения мгновенной острой болью отдалось в пояснице. Временами боль сковывала все тело.
Цепь немецких автоматчиков была совсем близко. Но теперь наступающие вели себя осторожнее. Перебегая от дерева к дереву, они вели прицельный огонь по оставшимся в живых стрелкам.
Рядом с командармом лежал все тот же пожилой боец с винтовкой и внимательно смотрел в дальний конец сосняка, откуда медленно поднималась новая цепь немецких автоматчиков.
- Как тебя зовут, солдат? - спросил вдруг командарм. Вокруг неожиданно установилась такая тишина, что, услыхав голос командующего, боец вздрогнул от неожиданности Слышно было, как внизу, на краю сосняка, скрипел снег под сапогами наступавших, как о чем-то переговаривались они, неожиданно прекратив огонь.
- Филатенков, - ответил боец; он подполз к своему командарму и наклонился над ним. - Красноармеец Филатенков. Взвод пешей разведки. Полк - двадцать-девяносто.
- Имя, имя скажи, солдат Филатенков. Имя назови.
- Да имя что ж... Имя самое простое - Иван. Иван Егорыч. Меня, товарищ генерал-лейтенант, в селе уважали. Три школы в округе поставил. Так что Иваном Егорычем величали.
- Ну, вот, брат Иван Егорыч. Видишь, как дело повернулось...
- Да уж куда как хреновые дела, товарищ генерал-лейтенант. Силенок у нас маловато.
- Какой я теперь генерал? Ни Вязьмы не взял, ни людей из окружения не вывел. И воюю теперь вот солдатом. Да еще и ранен...
- Да что ж, и солдатом можно воевать. Только бы патронов побольше, окоп понадежнее, да чтобы фланги были прикрыты. А что до вашего, товарищ генерал-лейтенант, ранения, то я вас не брошу.
- Фланги... Ничего этого нет.
- А тогда что ж, товарищ генерал-лейтенант... Тогда к смерти надо готовиться. Вот она идет.., В неволю-то к ним я не пойду.
Солдат Иван Егорыч Филатенков сказал о смерти так обыденно и просто, что слова его и тот жуткий смысл, который за ними стоял, не произведи на Ефремова никакого впечатления. Он только еще большим уважением проникся к лежавшему сбоку солдату. Вот так, до конца выполняя свою работу на войне, умирают сейчас тысячи и тысячи солдат и его армии, и других - на всех фронтах этой великой и жестокой войны, каких, кажется, еще не бывало в истории войн.
Но был и другой путь. Даже на самом краю, и это непреложный закон человеческого бытия, всегда есть возможность второго пути. Ступившему на него всегда, особенно на первых порах, впереди кажется спасение. Соблазн велик. И преодолеть его трудно. Не всякая душа выдержит. Но ведь не я первый оказался в обстоятельствах выбора. Ни Качалов (Качалов Владимир Яковлевич - генерал-лейтенант, командующий 28-й армии. Погиб в бою под Рославлем в авг. 1941 г. Вместе о ним пал и начальник штаба армии генерал-майор П.Г.Егоров), ни Петровский (Петровский Леонид Григорьевич-генерал-лейтенант, командир 63-го стрелкового корпуса, входившего в состав 21-й армии, которой в начале войны командовал М.Г.Ефремов. Погиб при выходе из окружения в августе 1941 г. под Жлобином), ни Пшенников (Пшенников Петр Степанович - генерал-лейтенант, командующий 3-й армией. Погиб в бою в декабре 1941 г. восточнее Орла), ни Ракутин (Ракутин Константин Иванович - генерал-майор, командующий 24-й армией. Погиб в бою в октябре 1941 г. под Вязьмой), своих армий не бросали.
И если суждено моей армии погибнуть... Вон и Иван Егорыч рассудил: в неволю не пойду... Так думал в последние минуты своей жизни тяжелораненый генерал-лейтенант Ефремов, лежа с винтовкой в руках на последней своей позиции.
- Смотри теперь, Иван Егорыч. Мы тут с тобой, похоже, последние солдаты. Охрана наша, видать, погибла.
- Что-то затихли.
- Давай, Иван Егорыч, тогда хоть мы постоим.
- А стрелять-то сможете, товарищ генерал-лейтенант?
- Стрелять смогу.
- Ну, тогда еще постоим. Вон и еще кто-то из наших стреляет. Постоим.
Они поделили патроны, попрощались, поцеловавшись напоследок. И Ефремов, на мгновение задержав солдата, спросил его, глядя в самые глаза:
- А что, Иван Егорыч, если хочешь жить... я тебе не судья. На меня не смотри. Генерал военнопленным быть не может,
- Нет, товарищ генерал-лейтенант, в неволю я не пойду. Посмотрел я на пленных под Рославлем.

Лежал у дороги, а их гнали куда-то в тыл... Не приведи господи... Лучше смерть. Детям глаза потом будут колоть: Иван Егорыч Филатентов, папка ваш, в плен сдался... - И солдат, загребая снег стоптанными валенками, отполз к соседней сосне и тут же начал стрелять, посылая пулю за пулей в черную немецкую цепь, которая неожиданно смешалась и замешкалась в соснах, где в начале боя лежала цепь защитников высоты. Видимо, добивали раненых и последних, кто еще был жив.
Уже явственно слышен был хруст снега под сапогами идущих. Сосняк заполнялся пороховой гарью. Немцы вели непрерывный огонь, то и дело меняя рожки в перегревшихся автоматах.
Иван Егорыч не торопился расстреливать свой последний боезапас. Он знал, что с каждым израсходованным патроном все ближе становилась развязка. Будто сам он, своею волею, приближал свой конец, досылая в патронник очередной патрон. Но и стрелять надо было успевать. А то достанет немецкая пуля, и пропадут даром патроны. Выстрел! И еще один автоматчик завалился набок и нелепо забил в снегу ногами. Нет, брат, от смерти не отбрыкаешься.
- Давай, милая! Скоро, видать, расставаться нам...
Командарм расстрелял свои патроны раньше. Он отбросил в сторону винтовку с опустевшим магазином и отворенным дымящимся патронником. Вытащил из кобуры ТТ. Машинально проверил наличие патронов в обойме. И вдруг обнаружил, что осталось всего три патрона. Да, конечно, ведь остальные он вставил в автоматный диск. А в пистолетной обойме оставил всего три. И забыл впопыхах.
Первоначальное его намерение подождать, когда автоматчики подойдут поближе и успеть сделать еще несколько прицельных выстрелов, отпадало. Судьба отнимала у него и эту возможность. Все. Пространство сужалось. Бой закончен, Он, командарм, закончил свою войну.
Рядом все еще стрелял Иван Егорыч. Ах, как не хотелось ему отдавать врагу свою позицию! Как не хотелось умирать! Резкий бой мосинской винтовки перерывал автоматный треск, врывался в лающий ритм мощными, но слишком редкими и одинокими ударами.
Командарм с благодарностью подумал о своем последнем солдате Иване Егорыче Филатенкове, бок о бок с которым он провел свой последний и самый, пожалуй, короткий бой, подполз к сосне и сел, привалившись к ней спиной, лицом к лощине, где, уткнувшись лицом в снег, лежали люди из его разбитой армии. Сзади, рубя сосновую кору, напирали автоматные очереди. И лишь изредка их гвалту нарушал резкий удар одиночного выстрела. Это все еще не прекращал своей войны солдат Иван Егорыч Филатенков.
- Ну, вот, - сказал себе командарм. - Кажется, ты сделал все, что мог.
И еще он подумал о том, что, если и снова придется предстать пред строгим строем своих бойцов и товарищей, то он предстанет пред ними с чистой совестью.
Командарм запрокинул голову. Сосны высоко
гудели над ним своими раскидистыми кронами, тонули в низких облаках, как в тумане. Он вспомнил, какой красивый и могучий бор был в Тарусе, над самой Окой и как там летом с братьями однажды он нашел наконечник копья, как отнес его в школу, и седенький учитель из бывших священников сказал ему, что, должно быть, этим копьем какой-нибудь древний воин, их предок, отбивался от наседающих на городские стены врагов, стоя на тарусских забралах до конца...
Он подождал очередного выстрела винтовки Ивана Егорыча и поднял свой ТТ к виску...

Глава пятая ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ

Несколько суток над лесами в треугольнике между Вязьмой, Юхновом и Износками летали наши самолеты, имея задание: "Экипаж, которому удастся установить связь с частями Ефремова, будет немедленно представлен к высшей правительственной награде - званию Героя Советского Союза". И в штабе Западного Фронта, и в Ставке понимали, какого генерала и какую армию теряет страна в столь труднейший период войны, каковым был 1942 год. Год противостояния и почти сплошных неудач.
Но все поиски оказались тщетными. Из-за сплошной низкой облачности и туманов, густо пеленавших леса и овраги смоленско-калужского пограничья, летчикам обнаружить группу Ефремова не удалось. Приказ генерал-майором авиации Клевцовым был подписан и доведен до летного состава 16 апреля. Еще могли бы успеть. Но судьбе угодно было выстроить свой сюжет. Днем самолеты почти не летали. Нелетная погода. Весна, разлив, хмарь... Ночью... Что увидишь с самолета ночью?

ИЗ ПЕРЕГОВОРОВ ШТАБА ЗАПАДНОГО ФРОНТА СО ШТАБОМ 43-Й АРМИИ
"Кондыреву.
Работает ли ваша авиация по разведке вероятных районов нахождения Ефремова? Какие данные имеете радиоразведки? Что предпринимаете для связи с Ефремовым?
Майор Ерастов /штаб фронта/".
"Майору Ерастову.
Авиация армии 16.4. из-за непригодности аэродрома не работает. Производила ночные вылеты, но безрезультатно. Истребители фронта работают на прикрытие вероятного района нахождения.
В 5.30. 16.4. вылетел самолет связи У-2 для определения места установления связи, до сих пор не вернулся. Радиостанция армии и 222 сд работают на прием на волне Ефремова с периодическими вызовами. Дополнительно сброшена мощная радиостанция РСБ в передовые части 43 армии. Связь с Ефремовым не установлена.
13.00. 16.4. майор Кондырев".
ИНФОРМАЦИЯ 43-Й АРМИИ
О ПОЛОЖЕНИИ ЧАСТЕЙ К 12.00 16.4.
"... части ударной группы продолжают бой на прежнем рубеже. Противник оказывает исключительно упорное сопротивление.
53, 415, 17 сд- перед фронтом обнаружены дзоты, завалы, хорошо организованная система пулеметного огня. В лесу юго-восточнее Красный Октябрь имеется проволока в 2 кола, завал, ров, наполненный водой.
1.Сведений о т. Ефремове нет. Разведгруппы 53, 17 и 5 гв. сд, высланные сегодня, перейти фронт не смогли. Второй разведотряд от 415 сд перешел фронт, имея задачу: двигаясь на Мал. Виселево, Ключик, разыскать и вывести передовые отрады Ефремова.
2. Армейская разведрота к утру 16.4. достигла поляны 500 м юго-восточнее Жары, доносит, что пока из группы никого не встречали. Двигаются дальше, уничтожая по пути одиночных фашистов.
3. Все радиостанции частей армии работают на прием.
4. Разведку ведет только авиация фронта, наша подняться не может.
На реке Воря начался ледоход, на р. Угра ожидается с утра 17.4. За сутки поднялась на 70 см.
Принимаются меры к обеспечению продуктами и боеприпасами подразделений и частей на юго-западном и западном берегу Воря и Угра.
Передал майор Турантаев".
ИЗ СПРАВКИ 18.00 17.4.
"Поданным авиаразведки ВВС 33 арм. в ночь с 16 на 17.4. при полетах установлено следующее: в районе южнее Федотково в 3.30 наблюдалась сильная артперестрелка, в районе Науменки, Жолобово горели костры, в районе Синяково - пулеметная перестрелка. Летчик сделал вывод, что это, по видимому, части генерала Ефремова ведут бои с противником...
Майор Кондырев".
"17.4.42 г. У аппарата майор Кондырев.
Последние данные о Ефремове имели в 5.00 сегодня. Из района, занимаемого генералом Голубевым, были видны костры. Это же видела наша авиаразведка в районе западнее Синяково. Южнее Федотково слышали сильную перестрелку. Кроме того, сегодня ночью разведка тов. Голубева в тылу противника в районе Жары встретила одного бойца из хозяйства Кучинева, который при опросе показал, что колонна, с которой он шел, благополучно дошла до Н. Михайловка. Здесь была встречена пулеметным огнем противника, выбила его из Н. Михайловка и начала сосредотачиваться в лесу, что 1 км восточнее Н. Михайловка. Колонна Кучинева разделилась на две группы и после взятия ими этого населенного пункта, опять соединилась в лесу, что восточнее Н. Михайловка. В этом районе указанный боец потерял связь со своей группой. Сейчас он находится у Голубева.
Днем сегодня наши ВВС не работали, а с наступлением темноты приготовили два самолета У-2, парашютистов с рацией для сбрасывания в район вероятного нахождения группы Ефремова".
"18.4.
17.4. в 16.35 рация Ефремова вызывала чью-то рацию, но неразборчиво. Свой позывной давала правильно. Слышалась очень слабая работа микрофона. В 18.55 снова появилась в эфире. Давали только свой позывной и позднее передавали шифровку, но не очень разборчиво. Цифры записать не удалось...
Прохоров".
"19.4. в 9.00 два самолета У-2 с аэродрома Мятлево вылетели, имея на борту радиста с радиостанцией и разведчика. В районе леса северо-западнее Н. Михайловка разведчик сброшен. По докладу летчика приземлился благополучно. Радист с рацией из-за ранения летчика вернулся на аэродром. Ночью на 20.4. радист вылетает вновь".
"Старший сержант Шуковский, из 160 сд, вышел 20.4. в 2.00 на участке 5 гв. сд /он из личной охраны Ефремова/. Из его показаний ясно, что Ефремов в ночь на 16-е переправился на восточный берег р.Угра в районе Костюково".
Один из авиаэкипажей все же обнаружил большую группу наших войск. В ее расположение на парашюте была сброшена радистка Мария Козлова. 21 апреля в штаб армии она сообщила по рации: нахожусь в районе Ново-Михайловки, в лесу, не-обходимы продукты на 500 человек. Это были остатки 1292 полка 113-й дивизии. Шли организован-! но, с оружием. Несли раненых. Продвигались осторожно, постоянно высылая разведку и на привалах расставляя часовых. Так выводил свой израненный полк старший лейтенант Иван Сергеевич Степченко. Продукты тут же были доставлены на самолете в район нахождения группы Степченко. К тому времени к полку прибилась и другая группа окруженцев. Ее вели политработники Коншин (Коншин Николай Иванович - полковой комиссар 113-й стрелковой дивизии. По выходе из окружения назначен комиссаром штаба 33-й армии) и Молчков (Молчков Илья Михайлович - старший батальонный комиссар. Нач. политотдела 113-й стрелковой дивизии). Мария Козлова запросила штаб срочно дать ориентировку на выход. И им было приказано двигаться на юго-запад, в район действия партизанского отряда Жабо. Пробиться напрямую через линию фронта, значительно усиленную к тому времени войсками и военной техникой противника, для такой многочисленной и изнуренной группы было делом немыслимым.
Всю весну и лето мелкие группы окруженных ефремовцев, по два-три человека, одиночки, продолжали упорно пробиваться на восток, к обороне 43-й, 49-й и своей 33-й, которая стояла под Износками. За ними охотились немцы и полицейские части, сформированные из бывших военнопленных и изменивших присяге, а также группы из загадочного полка "Бранденбург-800". Многие ефремовцы погибли. В бою при прорывах. От голода. От ран. Утонули в разлившихся реках. Замерзли. Многие попали в плен. Немногим удалось выйти. В лесах и в лесных деревушках на окруженцев устраивались облавы. Немцы и полицаи стерегли ефремовцев на околицах сел, на лесных опушках, на дорогах и переправах. Много трагедий, подобных той, которая произошла в сосняке на небольшой высотке 19 апреля, разыгрывал здесь чудовищный режиссер по имени Война. Командарма Ефремова уже не было в живых, а его боевой приказ № 027 о
выходе из окружения продолжал действовать. Леса и овраги, холмы и берега Угры, Вори,
Уйжи и Собжи, окрестности Ново-Михайловки,
Жаров, Горнева и Слободки, других сел и деревень,
- вот хранители тайн многих.
Март - апрель 2000 г. г.Таруса

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

Богата событиями история Юхновского края. Именно у нас совершил свой бессмертный подвиг М.Г.Ефремов, человек-легенда, один из прославленных военачальников, защитников Москвы.
К великому сожалению, его имя многие годы было предано забвению. Жизнь героя России М.Г.Ефремова тесно связана с нашим Калужским краем, но до сих пор нигде нет музея Ефремова. Именно на создание музея М.Г.Ефремова в селе Климов-Завод на месте его гибели и направлены сейчас все усилия районной администрации. Работники культуры, краеведы собрали обширный материал о боевом пути командарма. Ежегодно собранное энтузиастами пополняется поисковыми отрядами, которые каждое лето работают в местах действия 33-й армии Западного фронта.
Мы надеемся, что при поддержке областной администрации нам удастся открыть единственный в своем роде музей генерал-лейтенанта М.Г.Ефремова, человека, посвятившего свою жизнь служению Отечеству.
Мы, юхновчане, по праву гордимся тем, что М.Г.Ефремов защищал нашу землю и отдал жизнь за нашу свободу и независимость. Такие люди, как командарм,- гордость России, гордость нации. Я преклоняюсь перед его беззаветной преданностью солдатскому долгу, перед его человеческими качествами.
И каждая новая книга о герое, каждая новая публикация и строка для нас дороги. С волнением читал рукопись повести Сергея Михеенкова "Последний бой командарма". Думаю, что книга станет предметом размышлений не только старшего поколения, но и молодежи о судьбе нашей Родины, о солдатском долге, о русском характере.
Читая книгу, вдруг понимаешь, что командарм и его армия живы! Генерал и его верные солдаты возвращаются к нам! Из небытия. Из забвения.
Павел Каменский Глава МО "Юхновский район"