Воспоминания о Великой Отечественной Войне

[Константин]

Любовь Голубева-библиотекарь из Климов-Завода постепенно публикует воспоминания о войне.
Вы не можете просматривать ссылки Зарегистрируйтесь или Введите логин

1 часть

Начинаю серию публикаций "МОЁ ВОЕННОЕ ДЕТСТВО"
( О своих детских годах военной поры вспоминает
Александр Петрович Логинов).

Мы – дети, опалённые войной,
И выжили, пройдя все муки ада.
Хотелось бы весь ужас позабыть,
А сердце говорит: « Не надо!»
Л.И. Ерохина.
Моё детство пришлось на суровое военное лихолетье. Полтора года фашистской оккупации – это полоса безвременья, чёрная дыра в судьбе моих сверстников, куда с огромной силой проваливалась детская беззаботность, радость каждодневных приятных открытий этого мира. Вместо этого мы испытывали постоянное чувство голода, холода и унижений. На нашу долю выпали скитания по чужим углам и боязнь потери самых близких людей. А сколько смертей довелось увидеть детям военной поры. Но, несмотря на все тяготы и лишения, в душе каждого из нас теплилась надежда, что всему плохому всё же придёт конец, что придут красноармейцы и освободят всех нас. Ведь в детстве даже самая страшная сказка бывает со счастливым концом.
После окончания войны прошло много лет, но моя память бережно хранит каждый день, каждый даже незначительный эпизод военного времени. Ведь судьбе было угодно, чтобы я был не просто свидетелем, но и невольным участником событий, которые произошли на нашей климовской земле в те грозные годы. О них я и хочу вам рассказать.
Нашествие…
Мы помним страшное начало
И всё изведали сполна:
К нам на рассвете постучала
Железным посохом война.
Г.Воронин

Немного о моей родословной.

Я родился 13 октября 1934 года в маленькой деревеньке Нижняя Тарасовка Жаровского сельсовета Юхновского района. В ней было всего 8 домов и начальная школа. На речке Собжа, вблизи деревни, стояла водяная мельница. Около неё находился большой пруд, доходящий до соседней деревни Горнее ( до неё было почти 800 метров). Пруд придавал нашей деревушке неповторимую красоту и очарование. Рядом с родной деревней проходил большак на Тёмкино через село Климов - Завод и дорога на Знаменку и на Вязьму.
Мой отец, Дмитрий Рожков, родился в деревне Тибекино. Мать, Клавдия Филипповна Антонова, 1915 года рождения, уроженка селения под названием Козлова мельница. После революции 1917 года новая власть отобрала у хозяина мельницу, а селение стало именоваться «деревня Нижняя Тарасовка». Её называли Нижней, так как выше по реке Собжа, на расстоянии одного километра, располагалась деревня Тарасовка со своёй мельницей. В семье моей бабушки по материнской линии, кроме моей мамы, было ещё трое детей: два сына и младшая дочь Паша, 1925 года рождения. Она и сейчас живёт в Москве, а на лето приезжает в Юхнов, в бывший дом брата, который она у него выкупила. В войну на долю Пани выпала самая тяжёлая доля.
Моя мама в молодости слыла красавицей. От природы у неё рано проявился сильный, приятный голос. Она знала много песен и постоянно что-то напевала. В народе считалась также замечательной плясуньей. Не удивительно, что уже с пятнадцати лет её приглашали на свадьбы во все окрестные деревни. Считалась плохая свадьба, если по какой-то причине там не было Клавы Антоновой. Женихи толпами ходили за ней. В 17 лет приглянулся ей мой будущий отец. В 1934 году молодые сыграли весёлую деревенскую свадьбу. После неё молодой муж поехал с бригадой в город Кривой Рог на строительство железной дороги. Трудно далось Клавдии расставание с любимым. Через четыре месяца, будучи в интересном положении, с подругой Марией Уткиной, у которой муж работал в этой же бригаде, она приехала повидаться с мужем. Трудно описать чувства молодой супруги, когда она застала своего Митю в обьятиях любовницы. Юная женщина, при виде этой сцены, сразу же уехала домой. Мужу же сказала твёрдо, как отрезала, чтобы он её забыл. Видно судьбе было угодно, что я, ещё не родившись, остался без отца. Он приезжал, просил у мамы прощения. Слова Дмитрия не тронули сердце оскорблённой красавицы, она не пустила его даже на порог своего дома. Не знаю, жалела ли мама о своём решении навсегда расстаться с моим отцом, но уже через год она вышла замуж за хорошего человека Петра Фёдоровича Логинова из деревни Веселёво. Он всем сердцем любил мою маму, а так как она отказалась от алиментов, то усыновил меня и дал свою фамилию.
Родного отца мне увидеть не удалось. Спустя почти сорок лет в Москву приехала его сестра. Она разыскала тётю Пашу и рассказала ей о дальнейшей судьбе моего отца. Дмитрий Рожков окончил институт железнодорожного транспорта, в годы войны был назначен начальником Томской железной дороги, имел «бронь», вырастил двух сыновей. Сестра отца отдала тёте Паше его фотографию. На ней я впервые в жизни увидел своего отца. Оказывается, мы были с ним похожи, как две капли воды.
Судьба же моего отчима сложилась трагично. С моей мамой они жили дружно. Со временем у меня появилась младшая сестрёнка Валюша. В июле 1941 года Петра Фёдоровича Логинова вызвали по повестке в Юхновский военкомат. Через неделю мама получила из села Знаменка открытку, в которой он сообщал, что его часть направляется в сторону Вязьмы своим ходом. Больше от него вестей не было. Уже после войны мама получила официальную бумагу, в которой сообщалось «пропал без вести».

Война пришла в наш край.

В сентябре 1941 года я пошёл в первый класс.
Моя мама работала секретарём – телефонисткой на почте в селе Климов – Завод. До войны телефонная связь осуществлялась от Юхнова до Тёмкино через Климов – Завод. Ближайшая железная дорога проходила у деревни Тёмкино, и до неё была не менее 25 километров. У деревни Кобелево на реке Угра действовала паромная переправа. Все близлежащие хозяйства свою сельхозпродукцию везли в Тёмкино, так как через него осуществлялись все перевозки.
Работая на почте, мама имела постоянную телефонную связь с Юхновым. Она первая в округе узнала, что началась война. Мужчин призывного возраста сразу же стали призывать на фронт. Во всех домах стоял стон и плач, ведь на войну уходил кормилец семьи и оставлял обычно не менее четырёх малолетних детей. Связи с внешним миром почти не было: радио было только в городе, да и то не у всех, газет с начала войны мы не получали. Население ближайших сёл и деревень даже не догадывалось, что война доберётся до нас так скоро. А она катилась огненным валом всё ближе и ближе, пока не оказалась у нас на пороге и не вошла без спросу в дом.
В конце июля по большаку в сторону Вязьмы стали двигаться крытые автомашины и колонны солдат. Я с четырьмя соседскими ребятами и младшей сестрёнкой бегали к большаку у деревни Тибекино, по дороге собирали полевые цветы, раскладывали их по букетам и бросали их нашим солдатам.
Первого сентября 1941 года вся детвора. как обычно. пошла в школу, совершенно не думая о войне, которая, казалось, была так далеко. Так проучились мы до 5 октября. А в середине этого дня мама прибежала домой с работы очень взволнованная и сказала нам, что в село Климов – Завод пришли немцы. Утром на почту позвонили из Юхнова, женский голос буквально прокричал в трубку: « В Юхнов входят немцы!» На этом связь оборвалась. Мама сообщила о звонке начальнику почтового отделения с тем, чтобы он предупредил председателя Климовского сельсовета: ведь надо было что–то предпринимать, если всё это правда, то немцы будут в селе через час. Начальник позвонил в Юхнов, но ответа не дождался. В Тёмкине же всё было, как обычно. Тогда он запретил маме сообщать эту страшную новость людям: « А вдруг это провокация?! Не знаешь разве, как поступают с паникёрами в условиях военного времени? Да нас отдадут под трибунал…»
Появление в Климове немецких мотоциклистов произошло через час после поступления тревожного звонка из Юхнова. Для всех оно стало полной неожиданностью. 5 октября был воскресным днём, и как всегда, в Климове шумел базар. Собралось много народа из окрестных деревень , пришли военные лётчики и «технари» с Павловского аэродрома, где базировались тяжёлые четырёхмоторные самолёты. При виде немцев сразу началась паника. Гитлеровцы стали ловить людей в военной форме. Базар мигом разбежался: население - по домам, а лётчики огородами – на аэродром. Многие из них ушли в сторону Можайска.
Вскоре у здания почты послышался мотоциклетный треск. Немцы ввалились в дверь и сразу оборвали телефонные провода, показав при этом, как они будут вешать Сталина.

Нам, ребятишкам, всё было любопытно. Наутро 6 октября отправились на большак к деревне Тибекино посмотреть, как выглядят немцы. Здесь же находилось большое Горнеевское поле, засеянное озимыми. Оно простиралось до деревни Кочки и представляло собой яркий зелёный ковер. Спустившись с горки, мы увидели, что по озими ходят коровы и среди них несколько лошадей. Стадо, наверно, угоняли в тыл, да немцы перерезали дорогу. Пастухи разбежались. На дороге с деревни Горнее на Дегтянку стояла брошенная автомашина-«полуторка». Ближе к лесу мы увидели целый обоз из повозок. В нашем колхозе их называли « телегами», и лошадей в них запрягали в две оглобли. Найденные же повозки имели только одну оглоблю. Дома мы рассказали о необычных повозках. Тогда мама нам объяснила, что они называются « двуколками», в них запрягают двух лошадей. Двуколки были новые, выкрашены светло-зелёной краской. В них лежали коробки с таблетками и тюки с бинтами. Видимо, это был санитарный обоз. Нас он совсем не заинтересовал; ведь мы шли посмотреть на немцев.
Подойдя к деревне Тибекино, мы стали ждать появления немцев. Они вскоре приехали на большом крытом тентом грузовике. Грузовик направлялся в сторону Вязьмы, поравнявшись с нами, он вдруг остановился. Из кузова вылезли солдаты (такие же люди, только в военной форме). Из кабины сошёл на землю офицер в фуражке с высокой тульей и подошёл к нам. Он позвал солдата – шофера из кабины на своём языке, который нам никогда не доводилось слышать. Шофёр из бумажной пачки стал угощать нас каким-то твёрдым печением с черными вкраплениями. Офицер же вытащил из футляра, что висел у него на поясе, какой-то странный прибор и стал наводить его на нас и щёлкать. Мы никогда прежде не видели фотоаппарата, думали, что это какое-то оружие. Очень испугались, вдруг офицер нас застрелит. Постепенно мы успокоились; ведь немцы показались нам добрыми: они галдели на своём языке, смеялись и всё показывали, как будут вешать Сталина, накидывая ему на шею петлю. Затем офицер дал команду, солдаты сели в машину и уехали в сторону Вязьмы.
Мы стали пробовать печенье на вкус, но они были такие крепкие, что молотком не разбить. Это оказались галеты с тмином, которые надо было размачивать в кипятке. Не зная, как использовать, мама выкинула их в помойное ведро. Уже позднее, во время оккупации, детвора научилась галеты потреблять, когда немцы изредка ими угощали.
Так я впервые познакомился с немцами, они произвели на меня, мальчишку, хорошее впечатление, не верилось, что они могут сделать нам что-то плохое. Ах, как же я тогда ошибался, когда узнал их поближе. Сколько горя и слёз они принесли моей семье и моему народу.

Мама с бабушкой потом сходили на горнеевские зеленя и привели домой корову и лошадь. Другие люди, кому надо брали на своё подворье лошадей и коров. С полуторки срубили покрышки – валенки подшивать…
Потом пошли красноармейцы - окруженцы из-под Вязьмы. Наш дом в Нижней Тарасовке стоял в 30 метрах от леса, и сюда заходили солдаты почти каждое утро. Бабушка, у которой воевали на фронтах два сына, варила в большом чугуне картошку, кормила голодных солдатиков и показывала им дорогу. Многие оставались в деревнях. У нас тоже какое-то время жили два солдата. Немцы на окруженцев поначалу даже внимания не обращали, все их помыслы были связаны со скорейшим захватом Москвы, а значит и завоеванием всей страны. С октября – по декабрь 1941 года через нашу деревню прошли сотни наших солдат, оказавшихся в окружении. Все они стремились попасть на паромную переправу Красная Горка – Аксиньино и дальше - на Износки. И такое продолжалось до тех пор, пока немцы сами не стали ездить по деревням в поисках продуктов и тёплых вещей.

[Константин]

2 часть.

Начало страшной зимы 1941-го.

С середины октября начались сильные заморозки. По этой причине в Горнее осталось не выкопано целое поле картошки, которое весной 1942 года спасло от голодной смерти сотни местных жителей. Очень рано выпал снег. С декабря зима донимала сильными морозами. На фронте положение складывалось не в пользу захватчиков. А вот когда фрицам дали прикурить под Москвой, начались откровенные грабежи. Особенно лютовали рыжие финны. Их враждебное отношение к местному населению отличалось даже от солдат Вермахта. Если осенью немцы проезжали деревни и сёла, не останавливаясь, то теперь они поселялись в домах, и все хотели есть. Забирали всё съестное. Каким-то чудом отыскивали наши припасы на чёрный день, откопали на пригорке даже картофельную яму – последнюю нашу надежду. Остатки муки мама спрятала под русской печкой, куда вёл узкий лаз. Чтобы испечь хлеб и сварить щи, печку приходилось топить глубокой ночью. Немцы стали приезжать в деревню очень рано и сразу лезли в печь, вытаскивая всю стряпню.
Однажды бабушка проспала и затопила печь, чтобы испечь хлеб, уже под утро. Хлеб ещё полностью не спёкся, когда мы заметили на дороге из Горнее колонну немецких солдат. Куда девать хлеб?! Открыли форточку и покидали буханки в снег, а одну из них бабушка решила спрятать в корзину с луком, что стояла на челе печи. И вот вваливаются в хату около 15 человек немцев и с ними рыжий финн. А по всему дому плывёт сладкий запах свежеиспеченного хлеба. Финн заглянул в печь, там пусто. Тогда он схватил бабушку за седые волосы и стал бить головой об стену, чтобы она сказала, где лежит хлеб. Бабушка молчит. Тогда вредный финн нашёл хлеб по запаху, а бабушку поставил к стенке и достал наган. Видя, что сейчас произойдёт непоправимое, мы все, а это мама и трое малолётних детей, бросились ему под ноги и с громким плачем стали целовать его сапоги. Тут вступились и несколько немцев и бабушку отстояли. После этого случая она пролежала в постели с нервным срывом.
Была у нас кадка с солёной говядиной. Она стояла на кухне под лавкой. Немцы наткнулись на неё, когда искали по домам продукты. Бабушка сказала им, что это конина. Немцы из-за брезгливости оставили солонину в покое. Бабушка, вымачивая её, спасала своих внучат от голодной смерти, когда немцы ограбили нас, забрав все продовольствие.
Участились случаи. Когда немцы раздевали местных жителей прямо на улице, на морозе. Как-то моя мама возвращалась домой из деревни Ново – Михайловка, когда ей повстречался немецкий отряд. Солдаты заставили маму разуться прямо на снегу и забрали почти новые валенки. Хорошо, что она была в шерстяной юбке, которую разорвала на две части и смогла обернуть ноги. Так мама пробежала по снегу целых три километра в 30- градусный мороз. Долго потом бабушка лечила её всеми доступными средствами, но ноги спасла.
У других жителей забирали тулупы, меховые шапки и даже женские платки и скатерти. Всё это вещи немецкие солдаты не брезговали выгребать у населения из сундуков, а то и снимать с плеча.


Под защитой партизан.

Шумят лесов дремучие массивы
Под крыльями крикливых птичьих стай.
Прошли года, и стал ещё красивей
Когда-то партизанский бывший край.
Г. Воронин.

В первых числах декабря во многих деревнях оккупационный режим стал забирать молодёжь от 15-ти лет для отправки на работу в Германию. Спасаясь от немецкого рабства, молодые люди массово уходили в леса к партизанам. Из нашей деревни два парня и девушка тоже ушли в партизанский отряд, действующий в районе населённых пунктов Кобелево, Рупосово, Староселье и Борисенки.
Те семьи, что имели родственников в партизанском крае, стали по ночам к ним уезжать. Деревни Костюково, Хохловка, Виселёво, Синяково и другие контролировали партизаны из числа красноармейцев, попавших в окружение, и местных жителей. Во главе партизанских отрядов стояли кадровые военнослужащие, преимущественно - офицеры. Оказавшись в окружении, они не сдались на милость врагу, а с оружием в руках продолжали бороться с ним всеми возможными способами. Партизаны в контролируемых деревнях не находились постоянно, но и немцы туда никогда не заглядывали, опасаясь народных мстителей.
В Костюкове жил деверь матери, там были у неё и подруги. У нас же уцелела лошадка. Мы погрузили в сани всё необходимое и тёмной ночью в середине декабря поехали в Костюково. За два месяца, что прожили там, наша семья стала отвыкать от немцев; не слышно было взрывов и других звуков близкого боя. Окрест стояла тишина, зимнее безмолвие. В доме нашего родственника были два пацана почти моего возраста. Мы втроём каждый день ездили на лыжах в сторону деревни Ваулинки, собирали по полям множество советских листовок, сброшенных с самолёта.
В пяти километрах от Костюкова до войны был совхоз «Замыцкое», где жила сестра моего отчима. Мама часто навещала её. Однажды она пришла оттуда радостная и рассказала нам, что через Замыцкое прошло очень много красноармейцев, которые скоро нас освободят. Потом оказалось, что это были три дивизии генерала М.Г.Ефремова, идущие в сторону Вязьмы. На снимке данные офицеры беседуют с местным жителем Колей Андриановым. Во время боя он пробрался через линию фронта и предупредил командование наступающей части 33-й армии о замаскированных пулеметных точках врага. В последствии за этот подвиг он был награжден орденом «Красная Звезда». Жаль, что это появление ефремовцев к нашему освобождению не имело ни малейшего касательства.

В соседней деревне Хохловка все жители ушли к партизанам. Но в погребах оставались запасы, и люди иногда приходили, брали, что нужно, и снова уходили за реку Угра. В середине февраля пограбить эти погреба приехал взвод немцев, человек тридцать. Их заметил один подросток из Костюкова. Он на лыжах побежал предупредить партизан, что в Хохловке немцы. Понадобилось партизанам не более 20 минут, чтобы разбить целый отряд мародёров.
Помню, как прямо из леса, на лошадях, запряжённых в сани, мчались партизаны. Одна подвода заскочила к нам во двор. Из неё сошли молодая женщина ручным пулемётом « Дегтярёв» и парень с двумя ящиками, где лежали запасные диски для него. Женщина быстро установила ножки пулемёта на крыльцо и открыла огонь по Хохловке. Деревня эта находилась напротив Костюкова, их разделяла только река Угра, и хорошо просматривалась. Мы видели, как немцы бегали по деревне в поисках укрытия. Вдруг со стороны Веселёва послышались громкое «Ура!», частая автоматная стрельба и взрывы гранат. На нашем крыльце пулемётчица часто меняла диски, стреляя по Хохловке. Неподалёку застрочил второй пулемёт, потом загорелась изба в Хохловке, и стрельба вскоре стихла.
Бой быстро кончился. Все мы вышли встречать партизан, которые ехали через Угру в Костюково. На подводах они везли 8 пленённых немцев и предателя – полицая. Партизаны запрягли этого молодого, сильного парня в сани, где сидели пять человек, и давай лупить его кнутами, подгоняя. Так они забили полицая насмерть на глазах раздетых до нижнего белья немцев. Пленные немецкие солдаты стояли на морозе, ожидая своей печальной участи. Тут у одного немца нервы не выдержали, он упал на колени, вынул из кармана фотографию, где был снят с женой и тремя малолетними детьми. Он ползал на коленях от одного партизана к другому, умоляя не убивать его. Точку в жизни всех немцев поставила пуля, а трупы спущены в прорубь.
Партизаны в плен немцев не брали, как и немцы партизан, считая их за бандитов. Вся деревня наблюдала за этой казнью. До сих пор перед глазами стоит эта жуткая картина. Но сама война - жестока и беспощадна. Здесь нет места жалости, много несправедливости и унижения, а милосердие рассматривается, как слабость, которой надо стыдиться.

Моя мама знала многих партизан из соседних деревень. Все они сложили свои головы, прикрывая левый фланг 33-ей армии генерала Ефремова от Кобелева до Знаменки.
Немецкие оккупанты решили жестоко отомстить за гибель взвода своих солдат. Дня через три, на рассвете, слышим, залаял пёс, что жил под крыльцом. Потом прогремел винтовочный выстрел, кобель резко взвыл и замолчал. Раздался грохот в дверь. Мы сразу вскочили с кроватей, а хозяин пошёл открывать. К нам в избу ввалились немцы в белых халатах, человек десять. Детвора вся попряталась: кто на печку, кто под печку. Немцы обыскали весь дом, нас не тронули, но увели хозяина с собой. Позднее мы узнали, что около 200 карателей ночью окружили деревню Костюково, чтобы никто не смог сообщить партизаним об их появлении, и по имеющимся у них спискам арестовали всех мужчин, которые помогали партизанам. Всех их расстреляли и даже одноногого старика не пожалели. Убили и нашего хозяина. Женщины проплакали всю ночь, а наутро за огородом нашли 18 трупов.
На следующий день в нашу деревню вошла немецкая пехотная часть и заняла все дома, оставив хозяевам один чулан за печкой. В нашем доме поселилось 40 человек, которые сразу порезали весь скот. Нам оставили лишь ливер и головы. Утром немцы двинулись на село Рупосово, где был партизанский лагерь. От Костюкова до Русопова по прямой - три километра. Бой карателей с партизанами, который длился целый день, успеха немцам не принёс. В селе партизаны заняли выгодную оборонительную позицию в здании бывшей церкви, на её колокольне находились бойцы с пулемётами, которые не давали немцам даже приблизиться к домам селян. Противнику пришлось применить тяжёлую артиллерию и разрушить колокольню, но не удалось взять село.
Под вечер из сорока человек вернулся в наш дом лишь один немецкий солдат. Он всю ночь не спал, пил шнапс, плакал и проклинал войну. Это даже мы понимали.

Наши скитания.

Вскоре в деревню Костюково пришли ещё немецкие войска. Комендант велел всем « чужим» покинуть её и отправляться по своим домам. Первое время спасались от холода в большом помещичьем подвале. Всего собралось там более ста человек. Что делать? Голод, холод. Решили идти в деревню Горнее, к родне, так как наш дом в Нижней Тарасовке, по рассказам знающих людей, сгорел. Немцы устроили в нём баню. Но это только сказать легко: « Решили идти…», но без « аусвайса», пропуска по–нашему, идти нельзя: сразу расстреляют.
Пропуск в другую деревню можно было получить только в комендатуре. Она находилась в деревне Хохловка. Дошли до места, а на приём к коменданту никто из попутчиков идти не решился. Моей маме в ту пору было 27 лет. Выделялась она среди наших спутников молодым задором и решимостью. Её народ и отправил за пропусками. Комендант, как только узнал, что она не из Костюкова, тотчас позвал солдат и велел маму расстрелять, как партизанку. Мы с сестрой и бабушкой, увидев, что её куда – то повели два немецких солдата, заревели в голос и бросились к ней. Комендант понял, что у мамы семья, видно пожалел и отпустил. Пропуск он не дал, напоследок сказав: « Бог даст, ваше счастье, пройдёте».
Так отправились мы большой колонной в неизвестность. Когда шли лесом на Ново – Михайловку, слышали, как вблизи села Рупосово шёл жестокий бой. Пулемёты буквально захлёбывались длинными очередями. На душе у каждого из нас стало легче: партизаны не отдали Рупосово врагу, стойко удерживали тылы 33-ей армии.
За всю дорогу нам встретился лишь один немец на лыжах. Помню, стояла оттепель, снег был очень мокрый. Все жители Ново – Михайловки покинули свою деревню и жили под защитой партизан. Войдя в неё, мы увидели много немцев в белых маскировочных халатах. Мама тихо сказала: « Тут нас ожидает смерть». Вся левая сторона деревни вдоль дороги была превращена в снежную стену высотой до двух метров. В ней были пробиты бойницы, откуда выглядывали стволы пулемётов. Немцы на нашу колонну не обратили никакого внимания. Немного не дойдя до Горнее, на берегу реки Собжа, немцы остановили нас, вызвали коменданта. Он начал выяснять, куда каждый из нас идёт, местожительство родственников. Много людей из колонны ушло в села Климов – Завод и Слободка. Нас встретила вначале деревни Горнее подруга мамы, тётя Нюра Титова. Молодые женщины радовались встрече и горевали, что произошла она при таких печальных обстоятельствах. Тётя Нюра повела нас к себе, за печку, где уже ютились четыре человека, весь же дом был занят немцами. Другие люди Горнее заняли погреба, бани и риги.
В семье Титовых мы прожили одну неделю, потом наша родственница, Дуся Кулакова, уговорила нас перейти жить к ней: и жило их всего трое, да и чулан был просторнее. В доме у неё стояло 30 немецких солдат, которые спали на полу, на соломе.

Немецкий военный госпиталь.

Через день к нам зашёл вестовой от коменданта и увёл с собой маму. Мы уже не чаяли увидеть её вновь. Комендатура размещалась в доме семьи Мартисовых. Бабушка уже собиралась к коменданту, когда, к великой нашей радости, вернулась мама. Она рассказала, что, оказывается, в этой деревне есть военный госпиталь, где ей предлагают место уборщицы. Каждый вечер за работу ей будут давать котелок какого – либо варева. Я, с благодарностью, спустя годы вспоминаю этот небольшой котелок: в трудную военную годину он спас нас от голода.
Из воспоминаний труженика тыла, бывшего жителя деревни Горнее Ивана Александровича Титова, 1929 года рождения: «5 октября я впервые увидел немецких солдат. Несколько дней через нашу деревню шли крытые автомашины с пехотинцами, грохотали немецкие танки, мчались мотоциклисты. А вскоре немцы заняли деревню, расселились в наших домах. В большинстве своём это были австрийцы. В нашем доме на постое находились офицеры, которые не позволяли солдатам бесчинствовать и обижать местное население.
Летом 1942 года недалеко от деревни Горнее, в лесу, немцы устроили госпиталь. Он состоял из нескольких землянок в три наката, где размещались операционные, палаты для больных и раненых. К работе в нём привлекалось не только местное население, но и наши военнопленные. Среди них был известный хирург-онколог, профессор, полковник медицинской службы из Ленинграда Виктор Борисович Бражников и военный фельдшер Попов. К Виктору Борисовичу даже немцы относились с уважением. Когда летом 1942 года много жителей деревни заболело брюшным тифом, немцы хотели поместить их в избу Поповых и поджечь. Набралось больных около сорока человек. Врач В.Б. Бражников настоятельно просил немцев для всех заболевших отвести отдельную землянку, где бы их лечили и кормили. Только благодаря его вмешательству все мы остались живы. По доносу полицая его увезли в концлагерь. В послевоенное время он жил в Ленинграде».
Жителям моей деревни повезло, что здесь была расквартирована медицинская часть, а не эсесовцы или немецкие солдаты-пехотинцы, озлобленные затянувшейся военной компанией. Видимо, в силу своей гуманной профессии, немецкие медики (в большинстве своём австрийцы) доброжелательно относились к деревенским жителям, особенно к детворе. Бывало, немецкие солдаты – медики свою порцию до конца не доедали, оставляли нам. Мы, ребятишки, кучкой стояли во время их трапезы, полученную добычу с гордостью несли домой. В условиях военного времени это была единственная возможность выжить. Из каждого дома на немецкую походную кухню три раза в день отправлялась ребятня с котелками за похлёбкой. Повар посмотрит на гущу, что осталась в котле, разбавит её водой и раздаст по котелкам да ещё и поддаст поварёшкой тому, кто подходил к котлу не по очереди.
Бывшая малолетняя узница А.Д.Петрова так напишет о своём военном детстве:

Война закончилась давно…
Тогда мы маленькими были,
Но помню чётко до сих пор
Тех дикарей, что нас бомбили.

Летела с воздуха земля.
И пыль глаза нам застилала.
Такое видели детьми,
Что никогда б не рассказала…

И по ночам мне часто снится,
Как за баландою стоим
Огромной вереницей.
А толстый немец наверху
Стоит с большою ложкой,
Нам в котелки баланду льёт,
И льёт-то понемножку.

Отходим в сторону скорей
И это лижем тут же.
И животы у нас болят,
Ведь воду пьём из лужи…
По воскресеньям немецкие повара варили кофе, какао и чай со шнапсом. Наливали иногда и в нашу посуду. Мы приносили такой чай нашим бабушкам и мамам. Они выпьют его и запоют протяжные и грустные песни. Я любил их слушать, сидя в уголке.
Незадолго до освобождения нашей местности госпиталь немцы эвакуировали в свой глубокий тыл. В погребах при нём осталось много картошки. Её запасов хватило местным жителям на пропитание и на посадку».

[Константин]

3 часть.


Вспоминает Нина Тимофеева Агапова (до замужества – Куликова),
бывшая жительница деревни Ново-Михайловка, 1938 года рождения: « Я хорошо помню, как мама, Анна Ивановна Куликова, мне, тогда трёхлетней девочке, строго наказывала не трогать вещей расселившихся в нашем доме немцев и ничего не брать со стола. Отец мой воевал на фронте, а у неё на руках оставалось четверо малолетних детей. Во время фашистской оккупации маме приходилось стирать на немцев, чистить картошку, выполнять разные работы. Вместе с другими работниками она получала котелок похлёбки. Как-то она полоскала их бельё, сильно простудилась и не вышла на работу. Немец, что следил за подёнщиками, заметил, что один из котелков остался чистым. Он тут же навёл справку о его хозяйке. Оказалось, что мама застудила правую грудь, в ней начался абсцесс, поднялась температура. За больной тут же прислали подводу. Немецкий солдат – кучер вёз её до госпиталя в Климов-Заводе (до войны там располагалась сельская больница) очень бережно; то и дело останавливался, справлялся, не сильно ли трясёт. Немецкий хирург её прооперировал, удалив грудь. Было наложено тридцать шесть швов. Ему ассистировал наш русский доктор Виктор Борисович Бражников. Врачи наказывали маме первое время не работать, не поднимать тяжести. Не успела она прийти домой, как её товарки сказали: « Ну, Нюра, пока ты болела, мы топили печь, готовили еду, заботились о твоих детях. Теперь же ты здорова, так что твоя очередь заниматься этим». Мама затопила печь, а когда ставила в неё тяжёлые чугуны, у неё разошлись швы. Пришлось срочно везти её к хирургу. Мама, окончательно оправившись после операции, выполняла всякую работу: косила, молотила, носила вёдра и тяжёлые навильники. Она вырастила своих детей, приглядывала за внуками и дожила почти до девяноста лет, всегда с благодарностью вспоминая немецкого хирурга и наших пленных русских врачей, что поставили её на ноги».
«Из нашей семьи, - продолжает своё повествование Александр Петрович Логинов, - не заболела только мама. Видимо, работая в госпитале, она получала какие-то лекарственные препараты. Нам с сестрёнкой мама приносила оттуда рыбий жир, который сильно поддерживал наш растущий организм в голодное время».

Голодное время.

Не знаю, как взрослые, а мы, ребятишки, в военное лихолетье постоянно испытывали чувство голода, всё время хотели есть. Видно растущему организму нужно было более приличное питание, чем нам могли предложить родные люди. Часто мы сами искали себе пропитание.
Вечером, когда немецкие солдаты ужинали за большим столом, от запаха еды у нас кружилась голова и текли слюни. Я и сестрёнка начинали выглядывать из–за ширмы, и тогда немцы давали нам галету или кусок хлеба с опилками. Утром я бежал к немецкой кухне вылизывать консервные банки из–под тушёнки. Частенько резал при этом пальцы. Приходилось даже драться с другими ребятами, если не могли поделить такую банку, где под срезанной крышкой оставалось немного её содержимого. Немецкого повара наши драки забавляли, и он подливал масла в огонь, давая ещё какие-нибудь пищевые отходы.
Настоящее блаженство для ребятни наступало на кухне вечером. В это время немцы пили эрзац-кофе, сваренное из ячменя с добавлением сахарина. После того, когда всё кофе было выпито, на дне кастрюли оставалась сладкая гуща. Именно за ней выстраивалась целая очередь пацанов с банками из-под тушёнки. Повар любил порядок, и если кто-то протягивал свою баночку без очереди, то награждал наглеца по голове черпаком на длинной ручке и на этот раз кофейную гущу ему не наливал. Но всё это была не еда, а забава, организм же требовал что-то более калорийное. В этом отношении всех нас здорово выручило мясо павших лошадей.
От бескормицы у немцев массово погибали лошади. В конюшне бедные животные изгрызли все стены, а когда их гоняли на водопой,
то не все лошади могли осилить скользкий и крутой берег реки Собжа. Если же какая-нибудь из них упадёт на скользком льду, то нет надежды, что она сможет подняться. Немецкий солдат со злости, что было сил, начинает лошадь пинать, а когда понимает, что все усилия напрасны, достаёт из-за голенища сапога наган и стреляет ей в ухо. Потом достаёт нож, вырезает язык и уходит.
Теперь наступает наша очередь. Мы обдираем с туши шкуру и закапываем её в снегу. Затем разрубаем мясо и относим его по домам. Я обычно брал с собой бабушку, чтобы больше унести. В такие дни дома у нас был настоящий пир. Но лошади обычно были очень худыми, и мясо быстро сьедалось. Потом дело доходило и до шкуры: её опаливали над костром, резали на тоненькие полоски, варили и ели. Называлось это блюдо «шкурная лапша».
Маме не всегда удавалось принести домой котелок с похлёбкой. Часто к вечеру привозили раненых, и она ожидала окончания всех операций, чтобы всё вымыть и убрать. Тогда я, бабушка и пятилетняя сестрёнка питались тем, что Бог послал. Часто голодными ложились спать

[Константин]

Из воспоминаний Анны Михайловны Мельниковой и Лидии Федоровны Антоновой (Мельниковой) (д. Новая Лука)
После того, как мы пришли в Новую Луку и поселились в доме умерших стариков, вспоминается мне несколько важных эпизодов.
В нашей деревне Новая Лука был немецкий комендант – офицер, но какое звание было у него я не знаю. Держался он самодовольно, требовательно и к своим солдатам, и к нам жителям деревни.
У него был переводчик из немцев Поволжья. Этот был большой сволочью. Девчонки в доме у кого-либо устраивали «посиделки» почти ежевечерне. Место посиделок менялось. Почти на всех посиделках этот немец переводчик бывал. Придет и сидит – молчит. Девчонки сидят, вяжут или штопают что-то и, конечно, рассказывают свои житейские истории, а он молчит. И вот однажды, моя меньшенькая решила видно «сглупу» поиздеваться над ним. Она говорит: слышали, что погнали вас от Волги то. Наверное и отсюда придется уходить, с посиделок то с наших». Ох как взбеленился этот переводчик. Кричит, что комендант прикажет расстрелять ее за агитацию, за такие слова и, побежал к коменданту. Вскоре прибегает с комендантом. Тот достает пистолет и кричи по немецки: «Швайн, шизе, партизанен!» Еле, еле успокоили мы коменданта и переводчика, что ему она девчонка, малолетка совсем, не соображает, что и говорит.
Немного он поостыл и ругаясь ушел из избы.

Немцы заставляли нас постоянно расчищать дороги, а так же гоняли на заготовку дров. Ну, вот однажды выгнали всех нас они на заготовку дров. Одна группа притащила сухие деревья на дорогу, а другая должна их волоком тащить к деревне.
Конвоиром у нас был здоровенный немец- солдат с винтовкой. Ну до чего же он был злой на нас русских! В этот раз он придрался к моей меньшой. он стал заставлять ее волоком тащить огромный ствол сухого дерева. Она возьмется за него, приподнимет от снега, а потащить то не может. Тяжело. Тогда он принялся ее хлестать по спине какой то плеткой что ли. Увидала это моя Лида (Лидия Федоровна Мельникова), подбежала к немцу и на него давай кричать. немец было начал хлестать обоих. Тут побросали работу все бабы и идут к ним. Немец хватается за винтовку, снимает ее с плеча, хочет стрелять. Слышим со стороны деревни раздается немецкий крик: «Хальт, нихь шиссен...» Ну, думаем, пропали. Сейчас всех они нас уничтожат злодеи.
Подбегает комендант с переводчиком... Видно переводчик сообщил коменданту о происшествии у деревни. А от деревни, с горки нас было видно хорошо, хорошо. Так вот подбегают эти немцы к нам и переводчик спрашивает: «что случилось?» Солдат – конвоир начал говорить, переводчик переводит нам. По словам солдата русская ленивая свинья отказывается выполнять положенную работу, а другая помогает ей саботировать, да и пыталась обезоружить его, солдата фюрера.
Выслушав своего солдата, комендант тычет пальцем в мою меньшую девочку: «Вот ты говорить».
Она стала рассказывать как дело было. Показывает и на тот ствол дерева. Переводчик что-то по ихнему залопотал.
Выслушал ее комендант, подумал. Тычет пальцем в Лиду: «Ты, говорить!». Лида объяснила, что видела, мы все поддакиваем. Переводчик вновь залопотал, потом спрашивает нас всех: «Так было?» Мы подтвердили. Наконец, комендант что-то стал зло говорить солдату. Тот снял с себя ремень с пистолетом и отдал коменданту, отдал ему же и винтовку. Назначил комендант к нам нового конвоира из состава подошедших вслед за начальством немецких солдат. Мы, обрадованные, что никого не наказали, продолжили работу, а немцы ушли в свою комендатуру.
Что уж там у них дальше произошло, но солдата этого перевели от нас куда-то. Переводчик говорил, что комендант отправил его на передовую.

[камбург]

Возможно не в тему, но всё же хочу спросить КТО ЗНАЕТ --- Говорят что у немцев было какое-то однозначное указание чуть ли не самого Гитлера О ТОМ, ЧТО БЫ НЕ ОТДАВАТЬ  ПОГИБШЕМУ ВРАГУ ПОЧЕСТИ ПРИ ЕГО ЗАХОРОНЕНИИ.  или что-то в этом роде. Кто подскажет ?